Настоящее - Прошлое - ...
Шрифт:
Копаясь в собственной голове, мне практически удалось позабыть о боли, которая меня не покидала уже никогда. Вернуться с небес на землю, заставила резко подступившая тошнота.
Я едва успела добежать до туалета, когда меня начало полоскать.
Весь вкусный завтрак – коту под хвост.
От физического бессилия. От душевной боли. От безысходности и обреченности, мне вновь стало себя жалко.
– Мамочка, папочка, я так вам завидую…
Обняв белоснежного друга, я вновь расплакалась.
Я вспомнила, как мне было больно, когда я узнала, что мои родители погибли. Я плакала и проклинала все и всех, за то, что отняли их у меня. Сейчас-же, спустя годы, я им завидую. Завидую самой белой завистью. Они ушли быстро и, возможно, безболезненно. Да даже если они и почувствовали резкую боль, это было мгновение, и вечный покой…
Мне же судьба уготовила вот такой конец – мучительный и долгий.
Кое-как, спустя мысленную исповедь и казнь, я нашла в себе силы покинуть туалет.
Вернувшись в комнату, которая по всей видимости и станет моей усыпальницей, я вновь влезла на кровать. Сознательно отказавшись от просмотра телевизора, я сжалась, скрутилась, съежилась в малюсенький комочек и уснула.
Мне вновь приснился сон в котором я падала…
* * * * *
Приблизительно в таком режиме прошел месяц.
Большее количество времени я спала. Изредка меня выгуливали, как собачонку, поочередно – Тома – Федор, Федор – Тома. Практически каждый день блевала, и с каждым днем чувствовала себя слабее.
Спасибо доктору. Павел Олегович не обманул, он каждый Божий день радовал меня своим присутствием. Живое общение посещало меня вместе с Павлом Олеговичем.
Вечно занятый Федор и ежедневно контролировавшая ремонт в своей квартире Тома, большее количество времени проводили где угодно, только не дома. Они избегали меня. Возможно, им больно на меня смотреть. Возможно, у них действительно очень важные дела. В любом случае, не за что было на них обижаться – вымыта, одета, накормлена, выгуляна. Их вина была лишь в том, что они слишком меня любили, а поэтому им приходилось страдать ежедневно глядя на то, что от меня осталось.
– Павел Олегович, скажите, только честно. Долго мне еще мучиться?
– Александра, извините меня, конечно, но не стоит задавать глупые вопросы, чтобы не получить – глупые ответы.
– А почему вы считаете мой вопрос глупым? Он вполне естественен.
– Он не естественен в вашем возрасте. Вы проживете долгую, а главное – счастливую, жизнь.
Хотя я прекрасно понимала, что доктор мне нагло врет, но мне так нравилось это слышать.
– А мне почему-то в последнее время кажется, что моя «счастливая жизнь» уже в прошлом.
– Да вы еще не жили, чтобы говорить о подобном. Все у вас впереди.
Безумная задышка и колики внутри всего организма, отчетливо давали понять, что доктор все же врет.
– Александра, вам плохо?
– А вот теперь, ваш вопрос звучит глупо – мне все время плохо.
Сквозь неимоверную боль, я рассмеялась.
– Ну ведь если вы смеетесь, значит, не так уж все и плохо. Правда ведь?
Это милое, доброе лицо Павла Олеговича, одно из немногих, которое я буду вспоминать даже на том свете. Оно излучает добро. Оно пропитано заботой и лаской. А его серые глаза… пожалуй это вторые серые глаза в моей жизни, которые вызывают во мне такие теплые чувства. Глядеть в них одно удовольствие, в них нет жалости и отчаяния, которые излучают взгляды Томы и Федора, они полны надежды и решимости.
Умирать совершенно не хочется, но…
В таком режиме заканчивался год. На улице все было укрыто белым покрывалом. Народ торопливо носился с елками. Пришло то время, когда кроме панорамы за окном и телевизора, я больше не могла себе ничего позволить.
Каждый раз, когда меня усаживали в инвалидное кресло, таская, как кусок д…., мне казалось, что с меня живьем сдирают кожу. Любое физическое прикосновение, доводило меня до истерики. Желая оградить себя хотя-бы от этой боли, я добровольно отказалась от улицы. Даже мой домашний путь с каждым днем становился все короче.
Со временем моя комната стала универсальной: кухня – ванная – туалет – спортзал. Без острой надобности я редко покидала стены своей крепости, но иногда, преодолевая саму себя, я двигалась в заданном направлении не без помощи ненавистных ходунков.
– Как ты думаешь, Шуруп действительно ничего не замечает?
«Разогнавшись» на кухню, я осторожно развернулась в другом направлении.
– Томочка, ей сейчас не до этого.
– Я понимаю, но ведь я заметно поправилась.
– А она заметно истощала, а поэтому до твоего внешнего вида ей точно нет дела.
– Ты так говоришь, словно я виновата в ее нынешнем положении. Мы ведь все равно ничего не можем с этим поделать, как-то помочь, повлиять на ситуацию. Мне безумно ее жаль, но ведь кто-то умирает, а кто-то рождается. Жизнь так устроена и так всегда было, есть и будет. Знаешь, мне даже иногда кажется, что у меня обязательно родится дочь, в которую вселится душа Шуры.
Мое измученное сердце набирало бешенный ритм. Стоять, я практически не могла, всем телом повисши на несчастных ходунках я вслушивалась в каждое слово.
Как Тома может говорить о подобном, мечтать? Как она смеет меня хоронить раньше времени, ведь никто не знает, сколько ему дано пусть не прожить, просуществовать? Как она может быть настолько жестокой? Хотя… Становится понятным – почему она так редко радовала меня своим обществом. Ну что ж, Бог ей судья.
– Как ты можешь так говорить?
– В смысле?
– Что ты себе присваиваешь все заслуги – у нас.
– Что у нас?
– Дочь родится у нас, а не у тебя. Боюсь без моего прямого участия, у тебя ничего бы не получилось.