Шрифт:
Памяти полярной экспедиции Георгия Брусилова 1912-1914 г. и штурмана дальнего плавания Валериана Альбанова
Бороться и искать, найти и не сдаваться!
Роберт Фолкон Скотт
– Эй, Ян, Александр! Идите сюда!– разнёсся над островом голос Валериана Ивановича, штурмана дальнего плавания, два года служившего на шхуне «Св. Анна» Георгия Львовича Брусилова. Он сидит, скрестив ноги на земле, у костра, закутанный в тёплую малицу, греется. Александр Конрад и Стюарт Ян Регальд подходят. Это двое, из ушедших со шхуны матросов весной 1914 года. Вместе со штурманом покинули шхуну
– Эй, Ольгерд, Ольгерд, иди к огню, погреешься. Хватит из себя отшельника изображать! Нильсен, Нильсен, ну, где же ты!
Из холодного мрака выныривает высокий широкоплечий матрос-датчанин, с чёрными волосами и зелёными глазами. За его могучее телосложение он был прозван викингом. Он идёт с трудом, пошатываясь. Уже со «Св. Анны» он ушёл больным – у него сильно болят и распухают ноги. Вероятно, у него цинга. Нильсен хмуро подсаживается к огню и смотрит в одну точку.
– господин штурман, я предлагаю остаться здесь побольше,– говорит он. Вообще почти все матросы выглядят не намного лучше Нильсена – вялые, усталые, апатичные, с поникшими головами.
Земля Александры – это первый остров, встретившийся на их пути, первая земля под ногами за долгие месяцы пребывания на льду. Уже два года «Св. Анну» вместе с дрейфующими льдами несёт на север. Два года она стояла, вмёрзшая в ледяной припай у берегов Ямала. Лёгкая зверобойная шхуна была совсем не приспособлена к суровым условиям Арктики, а тем более не рассчитана на столь длительное плавание вдоль Сибири на восток, на которое рассчитывал Георгий Львович Брусилов. Двадцать четыре человека составляли экипаж шхуны и вместе с ними на «Св. Анне» служила судовым врачом хрупкая девушка – Ермения Жданко, родственница Брусилова.
Вот уже три месяца, как отряд Альбанова идёт по льдам на юг, к земле Франца-Иосифа, чтобы потом добраться до обитаемой земли – острова Шпицберген.
Поссорившись с Брусиловым, Альбанов решил уйти с корабля. А остальным просто надоело это безотрадное стояние во льдах Арктики.
Все собрались у костра. Многие с апатичными лицами сидят и вяло жуют яйца чаек, которые с пронзительными криками, кружат тучами над островом. На следующий день назначен уход с земли Александры.
– опять тащиться по этим проклятым льдам,– вздыхает Александр Архиреев.
На другое утро, встав на рассвете, Альбанов объявил:
– Регальд, Луняев, Смиренников, Губанов, Архиреев идут по берегу, Нильсен – ты поведёшь отряд, остальные на каяках. Не терять друг друга из виду. Место встречи – мыс Нилль.
Нильсен на лыжах идёт впереди своего отряда. Издалека видны каяки со штурманом и остальными.
идти далеко, ох, как далеко! ноги болят с каждым часом всё сильнее и сильнее. Ольгерд идёт, переваливаясь, как утка с боку на бок. За ним идут Павел Смиренников, Иван Губанов, Александр Архиреев, старший рулевой Пётр Максимов и Ян Регальд. Они часто останавливаются и передыхают. У Луняева сильно болит нога, идти он почти не может, его лыжи то и дело путаются, он падает. Многие просят остановиться, но Нильсен не останавливается, он боится опоздать, боится замёрзнуть со своими больными ногами. Мысли его уносятся далеко от этой безотрадной белой ослепительной равнины. Он думает о родине, о Дании, о родных, о своей любимой.
"Как там моя Гертруда?»– мысленно с грустью вздыхает он, – наверное, трудно ей одной!"
Перед его внутренним взором проплывали засеянные поля его благословенной родины, маленькие одноэтажные цветные домики под торфяными крышами. О, Дания, о, родина! как далека ты теперь!
Вот он, семнадцатилетний юнга на «Пандоре», в Англии. Вот, на палубе весь экипаж. Вот суровый капитан, вот матросы – все дружные, добрые, хоть и немного чопорные. Двенадцать лет служил он на «Пандоре», на русском севере, у устья Енисея, и теперь он, двадцатидевятилетний моряк, не отдал бы ни одной минуты, проведённой здесь за месяцы плавания по тёплым морям, где-нибудь у берегов Крыма. На всю жизнь он связан с севером, и ничто не способно разорвать эту связь. Лишь родина! Но ведь и она – север. Навеки он с севером. Северянин по праву рождения, он не предаст север!
И вновь белёсая равнина и вновь бесконечные торосы, вновь тот же вездесущий холод и тоска, неизбывная тоска по родине. Вновь они идут гуськом друг за другом и вновь льды да снега, снега, снега…
Теперь он на борту "Св. Анны". «Пандора» была куплена Брусиловым у англичан в 1912 году. И он, Ольгерд не пожелав расстаться с судном, на котором проплавал целых двенадцать лет и сросся с ним душой, поступил к Брусилову на «Св. Анну».
Он с улыбкой вспоминает свои первые месяцы на шхуне. Вначале ему приходилось объясняться почти только жестами и иногда английскими фразами. Первыми словами, которые он мог довольно чисто выговаривать по-русски, были: «пар», «лёд», «вода», «парус» и «паровая машина». Но через полгода он уже довольно сносно говорил по-русски. Матросы его полюбили, и он привязался к ним, хотя многое в них вначале казалось ему странным.
Вот снова вокруг знакомые лица. За два года службы на «Св. Анне» он успел привязаться к этим весёлым людям и полюбить их. вот смеющиеся глаза гарпунёра Денисова, вот повар Колмыков с тетрадкой – Колмыков корабельный поэт. а вот и сам чудный ангел "Св. Анны" – Ермения Александровна Жданко, корабельный врач. как самоотверженно она ухаживала за больным капитаном; Как дни и ночи не отходила от его постели; Как терпеливо выслушивала все жалобы и упрёки; Как, наконец, лечила их самих от цинги, которая напала на команду в середине первой зимовки. Она каждый день приходила на палубу, где все они в тридцатиградусный мороз голыми руками мастерили каяки и нарты. Железные иглы, словно огнём жгли пальцы, которые к концу рабочего дня были отморожены, и их приходилось долго отогревать у коптилок. Также вспоминал Ольгерд, как жили они на корабле. В каютах температура не поднималась ниже -2,5 градусов, а иногда опускалась и до-4, было так холодно, что одеяла примерзали к стенкам каюты. Все стены и потолок были покрыты толстым слоем копоти от жировых коптилок, горевших на тюленьем жиру, только дальние углы были забиты блестящим льдом, со стен и потолка пластами слезала отсыревшая штукатурка, все матросы ходили чёрные, словно трубочисты. И это каждый день – насквозь сырые посещения, покрытые копотью люди, сырость, холод и неизвестность, когда же всё это закончится – и так день за днём, месяц за месяцем, тяжёлых два года. А теперь уже три месяца тянется эта безотрадная белоснежная гладь и тишина, нарушаемая резкими бесприютными криками чаек. И вот сейчас, он так надеялся, что он поплывёт на каяке, но нет, ему приходится идти, идти, тяжело переставляя распухшие ноги, идти всё вперёд и вперёд и, неизвестно, дойдёт ли он.
Конец ознакомительного фрагмента.