Настоящий покойник
Шрифт:
Я улыбнулся. Достав дрожащей рукой сигарету, закурил.
— Все куришь. Сколько раз тебе говорил, что надо бросать… — Внезапно отец замолчал, и из его глаз потекли слезы.
Мои глаза тоже словно покрылись пеленой…
Я помог отцу встать, и мы обнялись.
— Ты обо мне не забыл? — напомнил о своем присутствии Паша.
— Знаешь, — извиняющимся тоном произнес я, — о тебе-то как раз я чуть было не забыл. — Я посмотрел на Никиту. — Вяжите все это быдло и к эфэсбэшникам их…
— Ты ведь обещал! — воскликнул Паша.
Я пожал плечами.
— Извини,
— А-а-а! — издал он вопль, метнулся к лежавшей на диване подушке и выхватил из-под нее пистолет.
Я оказался быстрее. С дыркой в груди Паша свалился на пол.
* * *
Два дня после событий на острове в городе шли повальные аресты. Зацепили кого-то не только из городской, но и из областной администрации. Работала комиссия из Москвы.
Ребята из ФСБ, перелопатив весь остров, нашли документацию, осветившую всю нелегальную деятельность мэра. Так что им теперь скучать не придется.
Куратор был очень доволен, получив назад свои денежки, и ни словом не обмолвился о том «кусочке», что я «отломил» как компенсацию за амортизацию.
Деньги я распределил между всеми, с учетом еще отдыхавшего в больнице Камбалы и оставшейся семьи Деда. Себе же взял только то, что потратил…
Виктории, как я узнал, не повезло: единственной жертвой перестрелки на острове оказалась она. Как в народе говорят: «Бог шельму метит». Вот он ее и пометил пулей в висок.
НАСТОЯЩИЙ ПОКОЙНИК
ЧАСТЬ I
— Пал Константиныч, — открывая тяжелую дверь одной из камер, расположенной в подвале местного управления ФСБ, с почтением произнес сержант и с подобострастной улыбкой переступил порог, — вам тут посылочку передали. — Сержант показал глазами на хозяйственную сумку в его правой руке.
— Хорошо, — снисходительно ответил тот, которого сержант назвал по имени-отчеству. Прижав правую руку к груди, опираясь на левую руку, Павел Константинович с трудом поднялся с нар. — Значит, сегодня праздник будет. Поставь сумку сюда, — указал он пальцем левой руки на привинченный к полу табурет, находившийся возле также привинченного к полу стола.
Сохраняя на лице заискивающую улыбку, сержант прошел в глубь камеры и поставил на табурет сумку.
— Беспокоит еще? — участливо спросил он и кивком головы показал на грудь, к которой по-прежнему была прижата рука.
— Есть малость, — ответил Павел Константинович. — Не в Сочах ведь раны залечиваю… — со злостью и раздражением произнес он.
— Ничего, ничего, Пал Константиныч, думаю, недолго вам тут ошиваться. Такие люди, как вы… на воле нужны.
— Вот и я так думаю, — согласился тот.
— Так что, сегодня как обычно? — пятясь назад, уточнил сержант.
— Да, — коротко ответил хозяин камеры.
— Отлично, — потирая ладони, проговорил сержант, — вот ребята обрадуются.
Сержант имел в виду других охранников.
Как только
Стон вырвался из его груди.
Все его планы скомканы… разрушены… уничтожены… И теперь он должен общаться с этой тупоголовой мразью…
Дубак с омерзением посмотрел на дверь, за которой скрылся сержант.
А виной всему кто?! Плебей!.. Недоумок!..
Дубак заскрипел зубами.
Но уже сегодня он будет на свободе… Уже сегодня он… И тогда многие будут плакать кровавыми слезами… Но этого… он убивать не будет — он будет тянуть из него жизнь, точно ниточку разматывать, — медленно, с наслаждением. Но прежде…
Дубак резко оборвал свои мысли и с опаской огляделся, как бы опасаясь, что кто-то может их услышать. Затем медленно подошел к сумке, осторожно открыл ее…
В ноль часов в камеру Павла Константиновича постучали. Он бросил взгляд на дверь. Это был взгляд хищного зверя, поджидающего свою добычу. Дверь открылась, и добыча добровольно вошла в клетку.
— Разрешите? — спросил все тот же сержант, за спиной которого виднелись еще трое жаждущих приблизиться к «персоне» и отведать дармовой жратвы.
— Проходите, проходите, — жестом гостеприимного хозяина Павел Константинович пригласил их войти.
Каждый из вновь прибывших держал в руках стул. Они подошли к столу и молча уставились на него, сглатывая слюни. На лице хозяина промелькнуло отвращение к стоявшим у стола людям. Те же словно загипнотизированные продолжали изучать находившиеся на нем яства. На столе, кроме двух литровых бутылок водки, уютно примостились баночка севрюжьей икры, консервированные крабы, шпроты, нарезанная тонкими ломтиками буженина, квашеная капустка, тонко нарезанная заботливой рукой, соленые огурчики, пахнущие чесночком. Водка из одной бутылки уже была разлита по стаканам.
— По какому поводу праздник? — поинтересовался один из вошедших. Раньше тоже были застолья, но они были более скромными.
— Да так, — уклончиво ответил Дубак, — муторно тут. Душа праздника захотела. Давайте выпьем, а после побеседуем.
Все согласились с этим предложением.
Гости не церемонились. Если пили, то стаканами, если ели, то набивая рот так, что щеки, казалось, должны были лопнуть.
Сам хозяин камеры брал всего по чуть-чуть, ссылаясь на то, что рана сегодня беспокоит больше обычного. В действительности же ему было тошно среди этой публики. Хотя эта причина отсутствия аппетита была не единственной. Нахлынувшее предчувствие скорой свободы занимало все его мысли.