Наступление
Шрифт:
Сам Хекматьяр запрещал миссионерам из Саудовской Аравии у себя проповедовать. Понимал, что стоит их только пустить — и все, его люди станут уже не его людьми. Но просто так — саудиты это тоже не оставят, у них деньги.
А как зарабатывать ему? Когда уйдут коммунисты, когда у американцев пропадет в нем нужна — как ему зарабатывать деньги?
Наркотики… Первым делом — ему надо захватить как можно больше плодородной земли. Нечего воевать за Кабул, там ничего не найдешь кроме смерти. Пусть псы грызутся за брошенную им кость. Пусть Раббани, если он так глуп — въезжает в Арк. Мало кто, из тех, кто воцарялся в Арке — умер своей смертью.
А ведь — можно поставлять все это и американцам, ему наплевать на американцев, они ничуть не лучше шурави…
Водитель тормознул у ограды нового, недавно построенного лагеря, раздраженно ударил по клаксону. Охрана — двигались как сонные мухи.
— Уз! Уз! — раздраженно закричал водитель
В лагере, который создал Гульбеддин — готовили совершенно особенных воинов. Там готовили не боевиков — там готовили террористов, способных проникать в города и убивать щурави там. Бить в самые больные места. Убивать беззащитных.
Как только Хекматьяр вышел из машины — к нему подошел Алим. Бывший майор афганского ХАД, перешедший на сторону моджахедов недавно, когда начался процесс национального примирения — он быстро стал одним из доверенных лиц Хекматьяра.
— Для чего ты меня сюда вызвал? — недовольно спросил Хекматьяр
— Есть очень важная информация, эфенди. Мы поймали человека, который собирался покушаться на вас.
— Этого не может быть.
— Это так. Спросите сами.
— Веди…
Сопровождаемые автоматчиками, они зашли в одно из низеньких строений. Там, под охраной двух автоматчиков, на цепи сидел бача — подросток. Худенький, грязный, избитый до крови — ему не было и четырнадцати на вид.
Увидев эмира, один из пехлеванов, охранявших мальчишку, сильно ударил его ногой.
— Вставай, сын шакала!
— Нет! — резко сказал Алим
Пехлеваны смотрели на Хекматьяра, они не любили Алима, потому что тот был из ХАД — но Хекматьяр всем своим видом показывал, что в действия подчиненного вмешиваться не собирается.
— Уйди. И ты тоже.
Пехлеваны, ворча, повиновались.
— Где его взяли?
— Здесь. Его прислали к нам.
Алим присел на корточки.
— Ном шома чист****?
Избитый бача не ответил.
— Ном шома чист, бача!
Сначала Хекматьяр даже не понял, что он слышит. Какое-то гудение… почт и не неслышимой для человеческого уха частоте. Потом — он различил отдельные слова и понял, что это пацан, бача, больше некому. Он пел "Аллах Акбар", пел постоянно, повторяя это раз за разом каким-то горловым, едва слышным пением — и почему-то становилось страшно.
— Прекрати это! Хватит! Я не хочу слушать!
Алим ударил пацана ногой по голове — и тот затих.
— Что это такое? Во имя Всевышнего — что это такое?
— Давайте выйдем, эмир. Выйдем на воздух… здесь нечем дышать.
Они вышли на воздух — морозный воздух гор освежил голову, Хекматьяр расстегнул куртку, сделанную из шкуры барана мехом вниз. Эта куртка — была очень теплой.
— Кто этот бача? Почему ты думаешь, что он собирался покушаться на меня?
— Дадалла! — крикнул Алим
Дадалла, одноглазый моджахед, личный телохранитель, верный как собака, потому что Алим спас его от смерти по приговору шариатского суда, взял себе — сноровисто подбежал, поклонился в пояс.
— Слушаю, эфенди.
— Идти в мою комнату, под столом есть мешок. Принеси его мне. Мешок, завязанный — под столом. Принеси — только не вздумай уронить или дотрагиваться до того, что внутри.
— Слушаюсь эфенди…
Примерно в километре от лагеря — на горе, на горном склоне, на подстеленном шерстяном одеяле — лежал человек. Еще одно одеяло — накрывало его целиком сверху, его и его оружие.
Он лежал тут уже девятый день, хотя в это сложно было поверить, мало кто из людей мог выдержать хотя бы одну ночь на продуваемом жестоким ночным ветром горном склоне, в пакистанской Племенной зоне. Зимой здесь — пронзительно-холодный ветер и обжигающе холодное солнце, под которым можно загореть даже зимой, здесь голая, выметенная ветром земля и сухой, не тающий снег. Мало кто может выжить в этих горах — и мало кто пойдет в эти горы, ведь здесь нет ни зверя, ни птицы для охоты, ни дерева, чтобы срубить его на дрова, ни земли, чтобы бросить в нее зерно. Только горы, ветер, и жестокие люди, учащиеся убивать и умирать под гортанные выкрики "Аллах Акбар". Но он пришел сюда — потому что здесь был его враг, и ему, наконец, разрешили пойти и убить его.
Вместе с ним было его оружие. Длинная и тяжелая американская винтовка, которую надо было заряжать по одному патрону — но для пуштуна большего и не требовалось. Еще англичане знали, сколь метки пуштунские стрелки — а вот теперь это предстояло узнать и врагу капитана Мирзы, лучшего снайпера афганской армии.
Когда он увидел, как один за другим четыре белых одинаковых внедорожника въехали в ворота лагеря — он не обрадовался, потому что радоваться было нечему. Месть в жизни пуштуна — это не столько радость, сколько необходимость, позволяющая ему оставаться пуштуном и уважаемым в племени человеком. Он долго ждал этой мести, несколько лет он охотился за убийцей своего отца и братьев — и вот, наконец, время пришло. Никто и никогда не избежит мести пуштуна, и за умершего ответят его сыновья, месть свершится, пусть для этого пройдет и сто лет. Пуштун, свершивший кровную месть над своим врагом через сто лет, сказал — я поспешил…
Машины остановились, и из машин выскочили вооруженные автоматами пехлеваны, охраняя своего амира — но капитан Мирза никак на это не отреагировал. Время придет, он чувствовал, что время придет, надо только подождать. Пуля, пущенная из этой винтовки, летит к цели несколько секунд и у него будет только один выстрел. Поэтому, надо подождать, пока цель будет стоять. Тогда — он выстрелит.
Капитан Мирза начал готовиться к выстрелу…
— Я принес, эфенди…
Улыбающийся Дадалла — он был искренне рад тому, что ему удалось правильно выполнить поручение хозяина — подбежал с мешком.