Настя
Шрифт:
Я видел это по лицу отца, об этом говорила череда бесконечно меняющихся врачей, но особенно меня пугала полная обречённость в глазах мамы. Она сдавалась, отказывалась бороться с болезнью и оставляла меня одного. И я возненавидел. Её, её болезнь, запах лекарств, свою беспомощность.
Отец не отпускал маму в больницу, поэтому всё оборудование, доктора и медсёстры поселились у нас дома. Я не хотел возвращаться после школы домой, страшно боялся, что вернусь, а её больше нет. Связался с такими же заброшенными пацанами, вскоре стал их лидером, все-таки занятия
Злость бурлила во мне постоянно, я не всегда её контролировал, не зря именно в это время меня начали называть Демоном. Слегка спустить пар помогали драки, в них кипящая во мне ярость находила себе жертву и выплескивалась, приводя к переломам и травмам, естественно, не моим. Со временем желающих бросить даже косой взгляд в мою сторону становилось все меньше, а моя группировка быстро росла.
Маме становилось всё хуже, она стала просить отца отправить её в хоспис. Онкология в последней стадии приносила постоянные боли, и она не хотела, чтобы мы видели её в таком состоянии.
Поздно вечером пришёл домой и на пороге невиданное явление: меня встречает отец.
– Где ты был? – свирепо поинтересовался он, пытаясь перегородить мне путь. Я молча прошёл мимо властного, высокого и красивого, с ранней сединой на висках мужчины, полностью проигнорировав его вопрос.
– Зайди к матери, она тебя ждет, – догнал приказ меня на лестнице, когда я уже почти поднялся на второй этаж, желая как можно скорее оказаться в тишине своей комнаты, отгородившись толщиной стен от столь ненужного мне внимания.
Несмотря на обиду и злость, не мог отказать матери в этой просьбе, тем более что уже три дня я не появлялся у неё, Я каждый вечер терпеливо дожидался, когда погаснет свет в её окнах, и лишь после этого тихо заходил в дом.
С порога комнаты сбивал с ног едкий, тяжёлый запах лекарств. Особенно неприятным и омерзительным он казался после аромата, витавшего здесь прежде, лёгкого и цветочного. Мама лежала в постели ужасно похудевшая, черты дорогого лица заострились, и только чудесные зелёные глаза смотрели на меня с прежней любовью и заботой. Под её ласковым взглядом совершенно позабыл о том, что мне уже почти двенадцать лет и в таком возрасте мужчины не плачут. О том, что я весь из себя такой крутой – глава самых отпетых мальчишек, большинство из которых старше меня на три-четыре года. Я почувствовал себя маленьким мальчиком, которого мама почему-то навсегда бросает. Сам не заметил, как оказался рядом с ней на кровати.
– Толик, солнышко моё, – холодные губы прикоснулись к моему виску.
Мамин голос звучал почти как прежде, особенно если закрыть глаза, и не видеть изможденного лица, что я и сделал.
– Ты знаешь, как я тебя люблю, ты у меня самый умный, самый хороший мальчик. У тебя все будет замечательно, ты встретишь чудесную девушку, тебя с ней столкнет судьба. Она очень необычная, ты её обязательно почувствуешь. И будешь очень счастлив. Сыночек мой, прости, что я тебя так рано покидаю. Прошу, не наделай, пожалуйста, глупостей. Я тебя очень сильно люблю, и всегда буду любить, где бы я ни была.
Отчетливо понял, что она прощается со мной, что возможно, это наш последний с ней разговор. Не сдержавшись, упал к ней на грудь, она ласково перебирала мои волосы, наши слёзы смешались. Но тут приборы пронзительно запищали, и врач прервал прощание, выставив меня за дверь. Маме стало хуже.
Позже из своей комнаты видел, как от нашего дома отъехала машина скорой помощи, как оказалось, навсегда увозя от меня самого дорогого человека на свете. Отец всё-таки согласился с её просьбой провести последние дни в хосписе.
А я задумался над её словами. Чтобы какая-то чужая девчонка смогла стать мне дорога? Этому никогда не бывать. Никто и никогда больше не станет мне близок, а значит и не сможет причинить боль, покинув меня.
Через три дня, за неделю до Нового года, мамы не стало. Похороны я не запомнил, зато в памяти осталась отчаянная драка с кем-то из чужих пацанов, который то ли решил сказать что-то мне поперек, то ли я просто нашёл на ком сорваться. И моя первая в жизни бутылка спиртного.
Заявившись домой под утро, впервые послал отца, когда тот попытался высказаться насчёт моего поведения.
– Как ты смеешь так со мной разговаривать, сопляк. Чтобы сегодня после школы сразу домой. Я прослежу, – разошёлся предок.
Ага, как же. И он, и я отлично понимали, что это лишь пустые угрозы. Не помню, когда отец появлялся дома раньше восьми вечера. Даже когда заболела мама, он не стал менять своё расписание, хотя вполне мог бы. Но он боялся, боялся её болезни, боялся видеть, как она угасает. И я не мог ему этого простить. Я был мальчишкой, а он взрослый мужик, её муж, бросил её с болезнью один на один. Зато все вокруг восхищались таким мужем, ещё бы: нашел лучших врачей, закупил самое передовое оборудование, устроил дома супер-больницу. Но это был всего лишь откуп с его стороны. Мы оба не смогли достойно поддержать ту, которую любили.
И я не мог себе этого простить, падал всё глубже и глубже вниз. Из гимназии меня не выгоняли по двум причинам: хорошей учебы и постоянных денежных вливаний от отца. Поэтому терпеливо закрывали глаза на бесконечные прогулы и безобразное поведение. Спорт тоже не бросал, только там мог частично выплеснуть свою злость, что бушевала во мне и зачастую раздирала на части.
В тринадцать лет впервые переспал с девчонкой. Она была старше на три года и, благодаря жизни на улице, имела богатый практический опыт. Учусь я быстро, поэтому уже через два месяца мне стало с ней скучно. Выпивка, постоянно меняющиеся девушки, лёгкие наркотики, здесь я планку держал строго, не хотелось полностью потерять себя, деньги отца и поклонение парней.
Моя жизнь меня вполне устраивала ровно до тех пор, пока отец не решил привести в дом моей мамы свою бабу. Она была всего на четыре года старше меня, двадцать один год, одна из вешалок для белья. Разумеется, я понимал, что отец не заделался в монахи, но привести какую-то сучку в наш дом, в дом, в котором каждый уголок был любовно обустроен моей мамой! Это было через чур, о чём я ему и поведал, довольно резко и не совсем цензурно.
– Убери из дома эту шваль, – добавил я, глядя в глаза отцу в присутствии его пассии.