Шрифт:
Моя семья
Мы сидим за одним столом всей семьей, попивая ароматный чаек с горячими пирожками. Моя бабушка – додельница, напекла их сегодня поутру в настоящей русской печи. С картошкой и печенкой – это мои любимые… Неспешный, тихий разговор, изредка прерываемой бархатистым маминым хихиканьем и незлобными дедушкиными прибаутками, приближает время послеобеденной неги. Сонная муха, нагло кружащая над обеденным столом, неохотно садится на краешек спинки бабушкиного стула, брезгливо гонимая скучающим по спрятанной в глубоких недрах холодильника бутылке самогона отцом.
–Спасибо, было очень вкусно, – пытается бодриться отец, дергано выпрыгивая из-за стола, – Я, это, за сигаретами сбегаю, – виновато оглядываясь на мать, добавляет он.
–Курит по две пачки в день, весь уже провонялся табаком, – ворчит мама, хмуря брови, и отец торопливо выбегает из комнаты, как нашкодивший кот, – Еще и водку купит, вот увидите…
–А и куплю, – выкрикивает отец визгливым баритоном, невольно застревая в дверном проеме, раздвигая занавески в разные стороны широкими плечами.
–Миша, мухи!!! – кричит неугомонная мама недовольным тоном, и отец одергивает зацепившуюся за торчащие шляпками вверх гвозди в косяке шторку, попутно показывая маме язык.
–Ой, ну что за чудак? – хитро щурится бабушка, доедая пирожок с курагой.
–Что Вы мама, какой чудак, нажрется опять этот чудак, – начинает было мать, но закончивший трапезу дедушка, перебивает ее.
–Ты, Маша, не кричи, ну и выпьет. И все мы выпьем. За ужином сам бог велел, по чуть-чуть, для сна.
–Я, папа, не буду. У меня голова от этой дряни болит, – не унимается мама, – Да и Наташе не наливайте. Что это за манера: детей спаивать? И так вся в отца: ни одной рюмки не пропустит.
–Ты… что это-о-о? – от возмущения слова в моих голосовых связках слипаются в одно тягучее “о”, и я чувствую, что щеки багровеют.
–Ничего-ничего, – пытается смягчить ситуацию бабушка, нежно похлопывая меня по коленке теплой ладонью, – Ты иди, Вась, отдохни…
–Ну что ты, Маша, зачем его заводишь? – громким шепотом шепчет бабушка, когда дедушка, наконец, важно удаляется, – Ты же знаешь, как он все близко к сердцу.
–Вот. Все из-за тебя! – шипит мама, бросая на меня возмущенный взгляд, – Все ты!
–Из-за меня? – ошарашенно разглядывая злобные мамины морщинки меж бровями, совершенно искренне удивляюсь я, чувствуя, что закипаю.
–У всех дети, как дети, а эта…
–Я, я, да что я?… Бабушка, – слезы обиды, смешанные с невысказанным гневом, уже невыносимо щиплют мои подведенные черным глаза, но добрая бабушкина ладонь крепко сжимает мою нервно дрожащую коленку, заставляя опять заткнуться, проглатывая очередную порцию негатива.
–Спасибо за все, – театрально подвожу итог я, нарочито медленно поднимаясь из-за стола.
–А посуду за тобой кто мыть будет? Вечно кто-то должен им, – обед окончательно испорчен, а я понимаю, что уснуть уже не получится.
–Маша, да я помою, – тихо произносит бабушка, но мать делает вид, что не слышит ее.
–Посуду помой! – некрасиво сморщившись, орет она на меня, и, не сдержавшись, я со звоном швыряю чайную ложку в кружку, – Ты посмотри, какая!
Минут десять спустя мы дружно моем с бабушкой посуду, и я рассуждаю, плюясь от возмущения слюной во все стороны.
–Неужели она не понимает, что люди не хотят делать ничего, когда из-под палки? – возмущаюсь я, распаляя себя еще больше, – Да я перебить хочу всю эту посуду, а не мыть.
–Ну она обижается на тебя, – пытается вступиться за мать бабушка, опуская глаза.
–Да какого черта она обижается?! – даю волю эмоциям я, уже открыто психуя и почти визжа.
–Ну ты же пьяная вчера пришла и поздно, – рубит бабушка с плеча правду-матку, но меня этим уже не испугать.
–Во-первых, я всегда гуляла до двух, как мы с тобой и договорились. Так?
–Ну она против, что так поздно…
–Здесь ты хозяйка, и я договариваюсь с тобой! Вчера был день рождения Аллки и ты прекрасно об этом знала. Я не понимаю, зачем устраивать чертов спектакль?
–На той неделе ты тоже приходила пьяная, тебя даже рвало полночи. Тоже день рождения? – неожиданно бабушка язвит.
–Да, представь себе. У Ромки. И мне стало плохо, так бывает. Мне 22 года, неужели я не могу посидеть с друзьями?
–А разве Ромка – твой друг? – видимо сегодня я тоже нажрусь, потому что родственники перешли в наступление. Я с чувством выдыхаю.
–Я весь год училась, весь год, понимаешь, весь год, – чувствуя, что сейчас разревусь от жалости к себе, я шумно втягиваю воздух носом, – У меня хорошие оценки, но этого никто не видит! Все видят во мне лишь урода. Мне целый год не с кем поговорить, потому что Она выгоняет моих подруг, чтобы они не звали меня гулять, потому что темно. Мне нельзя гулять по темноте! Ты представляешь? Я из универа по темноте еду, а гулять нельзя! У меня нет друзей. Нет парня. Нет никого! А Они еще язвят, что я домоседка! А я человек, человек, ты понимаешь это? Я тоже хочу танцевать в клубе до утра, как мои однокурсницы, потому что молодая!!!
–До утра не надо, Наташа…
–А-а-а-а, – жалея, что ненароком выдала свои желания, я сажусь прямо на пол и вою в голос.
–Ну вы просто нервные, какие-то обе нервные, – причитает бабушка, бросая посуду и хватая меня за плечи, – Давай налью валерьяночки, вставай не кричи, дедушка увидит, ему плохо станет…
–Дедушке плохо, бабушке плохо, маме с папой плохо, а мне, блять, хорошо, – вою я, сопротивляясь и отодвигая бабушку, – да чтоб я сдохла, побыстрее сдохла, как же я устала! Не могу!
–Ой, да что ж ты говоришь, дурная? Материшься. Что ж ты говоришь, грех-то какой, – чувствуя, что довела бабушку до дурноты, я перестаю с ней бороться и обнимаю.
–Все, я больше не буду. Больше не буду. Я сильная. Все будет хорошо. Извини меня, пожалуйста, – как обычно вытираю слезы, чувствуя, как в груди оседает зловещее чувство вины и жалости к старенькой бабушке и даже немножко к матери, которая за меня беспокоится и реально не понимает, что на танцполе весело, – Я же всегда тебе помогаю и полы мою и посуду, правда? Хочешь за коровой сегодня схожу?