Наташин дневник
Шрифт:
Часть первая
17 сентября, 19..
Век не забуду этого дня. С утра все было так хорошо и радостно: «История» спрашивала меня, и я получила 12 баллов [1] ; «Закон» ушел на десять минут раньше звонка – нынче у батюшки панихида в соборе. А в большую перемену, когда мы завтракали, подходит ко мне Соня Измайлович и говорит:
– А что, Наташа, ты не очень пугливая?
1
В дореволюционной России в гимназиях существовала 12-балльная
И глаза у самой Сони в эту минуту такие испуганные, а лицо вытянутое и красное, как ни когда. У меня так сердце и захолонуло: два года, третий, учусь в гимназии, сижу с Соней за одной партой, а такого лица у нее еще не видела. Схватила ее за руку, трясу изо всей силы и повторяю одну фразу раз десять подряд:
– Что случилось?.. Что случилось? Что случилось?..
И не заметила даже, как принялась твердить два слова, словно попугай какой, – потом уже Соня мне сказала, – у самой же в голове в эти минуты одна мысль была: что с дедушкой? С миленьким моим дедушкой не случилось ли что, не приведи Господи?
Соня, видно, совсем перепугалась. Как вырвет у меня руку да как побежит что было прыти от меня по коридору, я за ней, а у самой сердце стучит, стучит, ну вот точно выпрыгнет сейчас из груди наружу.
– Соня! – кричу ей. – Жестоко это, бесчеловечно так мучить! Раз начала уж говорить, так договаривай!
Нагнала ее у самой площадки перед учительской, а тут как раз дверь распахнулась и из учительской вышел наш инспектор [2] , Гавриил Петрович Меншиков. Увидел нас и прямо направился ко мне.
2
Инспектор – заместитель директора гимназии, завуч.
– Наталья Иволгина, вам Антонина Маврикиевна ничего не говорила?
– Ничего, Гавриил Петрович, – отвечаю. А сама так вся и начинаю дрожмя дрожать с головы до ног.
Он положил мне руку на плечо да и говорит:
– Вы, Наталья Иволгина, девица благоразумная, сильная духом и не должны волноваться преждевременно. Дело в том, что сейчас за вами прислали из дома. Хозяйский мальчик прибежал. С дедушкой вашим не вполне благополучно. Принесли его домой из типографии. В больницу не хотел, велел наборщикам доставить себя домой. И вас зовет. Можете уйти с уроков, и вообще, если что дома задержит вас возле больного, вы и завтра и послезавтра не приходите в гимназию. Я распоряжусь об отпуске для вас.
Что он дальше говорил, не знаю, и лицо его помню смутно. Кажется, смотрел на меня сочувственно, и голос у него звучал так мягко, так ласково. Только лицо и глаза его тогда словно заволокло от меня туманом. Одно я только чувствовала и ясно видела в эти минуты: горе свое, страшное горе. Чувствовала, что не увидеть мне больше дедушку, золотого моего старичка…
Не помню уж, как сделала книксен [3] инспектору, как спустилась с лестницы, как одевалась в швейцарской с помощью Сони. Помню только, что она все плакала и целовала меня, приговаривая:
3
Книксен – поклон с приседанием, знак приветствия или благодарности со стороны девочек.
– Бедная ты моя Наташа! Бедненькая моя!
И щека у нее была горячая, как огонь, и мок рая от слез.
Вышла я из подъезда, а ноги так и подкашиваются. Чувствую, что не дойду не только до дома, а даже и до трамвая. А тут вдруг слышу за собой:
– Что с вами случилось, Иволгина? На вас лица нет!
Оглянулась – вижу, идет подпрыгивая наша «Математика». Сам-то такой сухенький, сердитый на вид (всегда на своих уроках «колами» сыплет), и все его у нас боятся как огня. Но в этот раз он точно другой: глаза сочувствующие, добрые, словно у моего дедушки, когда тот, бывало, смотрит на меня.
Остановил меня и говорит:
– Больны вы, что ли, Иволгина? Едва на ногах держитесь, и не дойти вам в таком состоянии до дома. Вы где живете?
– За Волгой, на Верховской, – говорю.
– Эге! Да нам по дороге. Возьму-ка я лубянку [4] да довезу вас до дома. И как это вас одну, такую больную, из гимназии выпустили?
– Не больная я, Иван Сергеевич, – отвечаю, – а только очень встревожена за дедушку… Болен он сильно.
4
Лубянка – наемный экипаж, извозчичья пролетка (простореч.).
– А… – только и выговорил он и кликнул лубянку, проезжавшую мимо. Усадил меня так заботливо, сел сам и все на меня теми же добрыми глазами поглядывает. Не узнаю я нашего «Ивана Грозного», как его за крутой нрав прозвали наши гимназистки. Бывало, бушует в классе, что твоя весенняя гроза. Кричит, топает ногами, сердится. А тут совсем другой человек стал. Сочувственно так расспрашивает: часто ли болел прежде дедушка, и сколько ему лет, и крепкий ли он старик, и давно ли я осиротела.
Все я ему рассказала коротко и сбивчиво. И что живем мы с дедушкой вместе с той поры, как померла мамочка, то есть третий год. Что прежде жили с ней в Питере, что мамочка моя мастерицей там была, портнихой, ходила работать в одну известную мастерскую дамских нарядов. А папашу своего я по чти не помню. Он был убит в Японскую войну [5] , служил в ту пору в солдатах в пехоте. Я тогда еще маленькая была, трехгодовалая. Когда я потом кончила начальную школу, мамочка хотела поместить меня в профессиональное училище, да вышло совсем по-иному. Было мне уже одиннадцать лет, три года тому назад, значит, когда простудилась мамочка, схватила инфлюэнцу [6] , а там перешло в осложнение, и померла она через неделю. Приехал отсюда на похороны дедушка – он служил наборщиком в здешней газете уж сколько лет – и увез меня с собой. Добрый, хороший он, дедушка, это отец папаши, единственный родственник наш. Каждый вечер, бывало, придет с работы, принесет газету и велит читать. Я-то читаю, а он похваливает. Однажды он и объявил мне, что хочет отвести меня к учительнице, чтобы она меня в гимназию подготовила в первый класс. Ну, с этого и пошло. Год походила к учительнице, а два учусь в N-ском учебном заведении. Все спасибо дедушке – добрый, заботливый он у меня. Правда, самой-то мне неловко иной раз бывает, что я такая большая, четырнадцатилетняя, с одиннадцати- и двенадцатилетними девочками в одном классе сижу. Да что будешь делать, если так пожелал дедушка. Нельзя было не послушаться его.
5
Японская война – Русско-японская война 1904-1905 годов.
6
Инфлюэнца – грипп (устар.).
Господи Боже мой! Сама не знаю, что сталось со мной. Никак я не думала, не предполагала даже, что смогу так просто и свободно разговаривать с самим «Иваном Грозным», нашим страшилищем и пугалом. А он все внимательно выслушал, изредка только поддакивал и головой кивал, а когда я закончила – взял меня за руку и говорит:
– Послушайте, Иволгина, частенько мне приходилось сердиться и покрикивать на вас за неудачные, рассеянные ответы или неверное решение – все казалось, ленитесь вы, как и другие, не о том думаете, а теперь совсем другое освещение дает мне ваш бесхитростный рассказ. Ну, так вот что: если понадобится вам когда моя помощь, поддержка ли советом, или просто некуда будет голову преклонить, – прямо ко мне, в нашу семью толкнитесь. Жена у меня отзывчивая, славная, и детишки ничего себе, только лоботрясы и лентяи большие, а сердечки у них – чистое золото. Вот вам моя визитная карточка, тут и адрес. На словах сейчас все равно не запомнить. Держите же, не потеряйте. Ну, вот и приехали на Верховскую вашу. Где останавливаться, скажите?
– Вот у того серого домика.
Говорю, а у самой сердце екнуло. Как я могла забыться и спокойно проговорить всю дорогу, когда дедушка, милый дедушка, может быть… И всю душу так и залило будто какой-то волной темного нехорошего предчувствия.
18 сентября, 19..
Темное предчувствие меня не обмануло. Умер мой дорогой дедушка…
Все предыдущее было написано с надеждой на более счастливый исход. А вышло иначе. Видно, так Господь хочет.