Научная фантастика. Возрождение
Шрифт:
— Ты знаешь, что твое действие не принесет плода, — сказала она. — Мне лишь придется взять на себя дополнительный труд и объяснить ему то, что ты в своем невежестве отказываешься видеть.
— Возможно. Но я должен попробовать. Ветер вдруг дохнул льдом:
— Ты бросаешь мне вызов?
— Бросаю, — сказал Кристиан. Слова против его желания продрались сквозь горло. — Не по своей воле. Во мне говорит Странник. Я, я — я не могу поступить иначе. Позови его ко мне.
Ветер стал вдруг ласковым, обвил Лоринду, словно обнимая:
— Дитя мое, не можешь ли ты переубедить
— Нет, матушка, — шепнула та. — Он тот, кто он есть.
— И?..
Лоринда положила ладонь ему на плечо:
— И я уйду с ним, оставив тебя, матушка.
— Ты отрекаешься от существования.
— Нет, не смей! — закричал Кристиан, пальцы — как когти. — Она невинна!
— Нет, — произнесла Лоринда. Обхватила его за плечи, посмотрела в глаза. — Я люблю тебя.
— Вы сделали свой выбор, — сказал ветер.
Сон, бывший миром, распался на осколки. Две волны прокатились по берегу, и каждая утянула с собой с песка каплю сверкающей пены; и вновь два моря разошлись прочь друг от друга.
11
Последнюю тысячу локтей Калава прополз на животе. Карабкался от куста к дереву, ложился плашмя и, напрягая все чувства, всматривался, вслушивался, внюхивался в окружавшие его тени. Потом двигался дальше. Ничто не шелохнулось, лишь холодный ветер шевелил над головой ветви. Ничто не проронило ни звука, лишь листва шуршала, да порой хрипло вскрикивал крюкоклюв, да демоны пели, не смолкая, как далекий прибой или тонкие флейты, — их Калава слышал больше не ушами, а кожей, а теперь, приближаясь, — кровью и костями.
Лес здесь, у вершины, стоял редкий, но ненавистный кустарник рос густо и хрустел, когда Калава раздвигал его.
Все тут было опалено солнцем, ветви ломки, листья вялы и желто-буры, землю покрывал сухой валежник. Рот и горло Калаве словно запорошило пеплом. Он прополз через клубы тумана, а потом сверху увидел — то были облака, тянувшиеся до края мира, и горы клыками торчали сквозь их слой. Последний ручей остался внизу. Задолго до того кончилось мясо, что дал ему Брэннок, а медлить, чтобы поохотиться, Калава не мог. Но что голод — Калава забыл о нем, оказавшись на рубеже смерти.
Над согбенными деревьями выгибалось лазурной чашей небо. С запада, теряясь среди леса, били солнечные лучи. Всякий раз, как Калава пересекал их, на коже у него оставался ожог. Даже в южных пустынях, даже в восточной Степи Мумий не видел он столь негостеприимных земель. Славный он муж, что так далеко забрался, подумал он. Да умрет он, как подобает воину.
Видь его ныне кто, память Калавы вечно жила бы в песнях. Что ж, может, Ильянди сумеет умилостивить богов и те расскажут ей.
Страха Калава не чувствовал. Не в его то было обычае. Только и мыслил он, что о ждущем впереди. Как выполнить долг — вот что занимало его думы.
Но все же, когда он выглянул из-за поваленного ствола, голова у него пошла кругом, а сердце осеклось.
Истину сказал Брэннок, но, узрев то, о чем прежде
Долго лежал он, бессильный и беззащитный. Солнце утонуло в облаках, окрасив их плавленым золотом. Ветер окреп. Холод его коснулся тела Калавы и пробудил его дух. Сознание вернулось к нему. Брэннок предупреждал, как все будет. Ильянди говорила, что Брэннок — от богов, которым она служит, от звездных богов. Их посланцу и Мыс-лящей-о-Небе дал Калава клятву.
Он вцепился пальцами в почву. Земля была знакомая, настоящая — та, из которой Калава вышел и в которую должен был возвратиться. Да, он был мужчиной.
Калава прищурился. Когда глаза привыкли, он начал различать формы, хоть и переменчивые, направления и траектории. Никто из стоявших пред ним не достигал головой неба, никто не метал молний и не гремел громом. Были они страшны, были они ужасны для взора, но ничего хуже смерти не могли причинить Калаве. Не могли ли? По меньшей мере он хотел постараться, чтобы не смогли. Если сойдутся к нему, чтобы изловить, вот меч, добрый друг, — он освободит хозяина.
И… вон же — подле купола! — бог, о котором говорил Брэннок, бог, обманутый колдуньей. Тело его было подобно копейному наконечнику, сиял он в лучах заката синим и медью, а когда появятся звезды, предсказывал Брэннок, они станут ему венцом.
Не он ли в пламени пересек небо над Дорогой Ветров? Сердце у Калавы заколотилось.
Как добраться до него, как пройти по полю, где негде укрыться, среди множества демонов? Ползком, как стемнеет, медленно, а потом последний рывок — и…
Мимо уха что-то прожужжало. Калава обернулся и увидел в воздухе тварь размером с жука, но металлическую — ее бок блестел; и не глаз ли смотрел на него?
Калава рыкнул и взмахнул ладонью. Попал; тварь закружилась. Поспешно он скатился в кусты.
Его увидели. Колдунья немедленно все узнает.
Тут же он успокоился — лишь душа трепетала, как снасти в штормовую погоду. Странствуя, ему случалось думать, как он поступит, если судьба уготовит ему что-нибудь подобное. Теперь пришел час действовать. Он отвлечет от себя внимание врага, хоть на краткий миг!
Быстро, как только мог, Калава достал из мешочка на поясе зажигательную ступку, приладил поршень и запалил лучину небольшим язычком желтого пламени. Поднес к сухой поросли на склоне. В труте не было нужды: хрупкий лист немедля загорелся. Огонь перекинулся дальше, дальше — и вот уже вспыхнул весь куст. А Калава был уже далеко, и пожар следовал за ним.