Наука и народ

Бакунин Михаил Александрович

Должно признать, что французские позитивисты если и немногим искреннее, то, по крайней мере, гораздо последовательнее английских. Умнейшие между ни­ми — атеисты и материалисты. Но весьма немногие меж­ду ними согласятся признаться в этом публично. Они фи­лософы, а не бойцы и официальным гонениям слишком себя подвергать не намерены. А ныне, как всем известно, преобладает на правительственных вершинах во Франции самое трогательное католическое настроение: сенат, каме­ра народных представителей, вся бюрократия, магистрату­ра и войско, сама академия наук проникнуты христиан­ством. В такой среде выступать с атеизмом и материализ­мом неловко.

К тому же французские позитивисты отнюдь не ощу­щают потребности посвящать темные массы в свое неве­рие. Они аристократы интеллигенции, попы науки.

«Напрасно,—говорят они,—правительства стали бы нас преследо­вать. Мы им не мешаем, и хотя правда не отталкивает от себя ни одного из тех немногих избранных, которые к нам приходят, требуя от нас по­священия в тайны научного метода, мы не зовем к себе никого; и не толь­ко мы не делаем пропаганды против общественной метафизики и про­тив народной религии, но находим, напротив, что как та, так и другая необходимы для тех классов, в среде которых они продолжают царство­вать ныне,— необходимы для всех тех, которые или вследствие умствен­ной неспособности, или вследствие отсутствия средств и времени для учения не могут подняться на высоту чистой науки».

Позитивисты, с консервативной точки зрения, без сом­нения, правы: религия для народной черни необходима. Так как до сих пор всякое управление народом имело постоянною и непременною целью порабощение народной производительной силы в пользу привилегированного и более или менее праздного меньшинства — в этом ведь именно и состоит вся суть госу­дарства, — то всем правительствам необходимо иметь в ру­ках средство для убеждения непросвещенной толпы в не­обходимости такой жертвы. Средство это может быть только двоякое: или религиозное убеждение, или насилие — или страх божий, или палочный страх. Но только одним насили­ем не удержать в повиновении даже самого смирного, са­мого вялого народа. Всякое существо, живущее в мире, какова бы ни была его относительная слабость, способно к самому энергическому отпору, когда у него отнимают условия, необходимые для его жизни; а материальная сила народа всегда значительнее силы притесняющего и эксплуатирующего его меньшинства. Поэтому для одер-жания полной и продолжительной победы над народом необходимо ослабить его натуральную энергию, ослабить и развратить в нем силу отпора. — Это дело религии.

С другой стороны, недостаточно также и одного действия религии для порабощения народов. Логика ин­тересов, нужд и потребностей жизни сама по себе так яс­на, так сильна, что если бы ей дали только волю и не воз­держивали бы ее постоянным насилием от фактической постановки вопросов, она была бы способна разбить все кумиры в народном воображении и сердце; что имело бы опять непременным последствием уничтожение всех при­вилегий ныне повсюду царящего меньшинства. Итак, для сохранения порядка необходимо, чтобы обе власти: цер­ковная и государственная, оба страха: земной и небес­ный—дополняли друг друга. Вот почему во всех госу­дарствах, с тех пор как существует история, палочное управление и религиозное управление были родными и неразлучными братьями.

Сторонники революции — мы враги не только всех религиозных попов, но также и попов науки,— враги всех, утверждающих, что религия нужна для народа, — отвра­тительная и подлая фраза, которая в сущности имеет вот какое значение: «Народное невежество необходимо нам, эксплу­ататорам и притеснителям народа».

Мы хотим разрушения всякой народной религии и ее заменения народным знанием. Да, мы хотим для народа разумного, строго научного знания.

Мы хотим его, потому что хотим окончательного освобождения народа из-под всякой государственной опеки; но не для того, чтобы подвергнуть его новой опе­ке революционных доктринеров. Настоящая революция именно состоит в совершенном уничтожении всякой опеки, в коренном упразднении всякого государствования. Мы хотим совершеннолетия народного, а для со­вершеннолетия действительного нужна наука.

Значит, ответят нам, вы признаете, по крайней мере, законность и необходимость хоть временной опеки над народом, а именно до тех пор, пока он не просветится на­укою? Нет, не значит. Мы не только не признаем этой не­обходимости, но, напротив, уверены, что как бы ни была низка степень просвещения народного и как бы ни были просвещенны и искренне честны народолюбивые люди, берущиеся за честолюбивое дело опекания народа, эта опека развратила бы их самих непременно и стала бы для народа непременным источником рабства, обеднения, умственного и нравственного застоя. Такова уж логика вся­кой власти, что она в одно и то же время неотразимым образом портит того, кто ее держит в руках, и губит того, кто ей под­чинен.

Итак, мы ни в каком случае не признаем ни права, ни пользы опеки над народом, в какой бы степени раз­вития этот народ ни стоял.

Все, что мы можем признать, это естественность самого факта народного подчинения, народного терпения и повиновения там, где еще народ одержим суеверием, опьянен религиозными ве­рованиями и надеждами, там, где трезвый голос науки не объяс­нил еще смысла вещей и где продолжительное отсутствие свободы имело результатом неразвитость характеров и несознание своей собственной силы. Но люди, пользующиеся таким образом народным невежеством, от этого не становятся красивее.

Наша задача состоит поэтому прежде всего в унич­тожении народного невежества. Но оно может быть по­беждено окончательно только наукою. Доступна ли наука для народа? А почему не нет? Ведь она нам доступна, а в народных рядах есть много, много людей, которые бу­дут, пожалуй, и поумнее нас с вами, любезный читатель. К тому ж вам известно, что именно наш народ природой не обижен, ум его свеж, могуч, а главное, свободен. Все предрассудки его на поверхности, ни один не успел за­лечь в нем тяжелым, неповоротливым камнем. Но у него нет досуга, нет средств на учение. К тому ж правитель­ство, теперь еще всемогущее, употребит, без сомнения, все громадные средства свои, чтоб помешать настоящему народному просвещению.

Да, в этом весь вопрос, весь социальный вопрос. В нем лежит необходимость самой революции.

И посмотрите, как странно поставлен этот вопрос! Ка­жется, безвыходный круг: чтобы освободить народ, надо его научить; а для того, чтобы его научить, надо дать ему средст­ва, охоту и время на учение, т. е. надо освободить его из-под того политического и социального гнета, которым он задавлен теперь. Что же делать, с чего начать, с какой точки дол­жны мы приняться за дело?

Многие говорят: надо устроить по целой России народные школы. Так говорят, особливо теперь, все усталые и от усталости или от испуга ослабевшие люди. Да, народные школы, без сомнения,— прекрасное дело. Только кто даст народу время, охоту, возможность их посещать или посы­лать в них своих детей? Ведь он задавлен работою, кото­рая еле-еле спасает его от голода. И кто будет устраивать школы? правительство? дворянство? богатые люди? попы? т. е. те самые, против которых именно надо устраивать народные школы? Ведь это нелепость.