Наука умирать
Шрифт:
Короткая процессия быстро скрылась в вагоне, толпа мгновенно захватила проход и вплотную прижалась к матросам, охранявшим штабной вагон. «Отвали! — кричали те. — От борта!..» А толпа свирепела: «Контру прячете!.. Крыленко сюда!.. Крыленку-у!..» В вагоне, конечно, все слышали, и на площадке появился озабоченный Крыленко с бесстрашным взглядом, спустился на стуценьку, поправил усы, упрямо выдвинул узкий подбородок, громко сказал:
— Товарищи! Происходит допрос арестованных, и я прошу соблюдать революционный порядок!
Почти вплотную к вагону пробился Руденко, рядом с конвоем показалась сдвинутая на лоб бескозырка е георгиевскими ленточками.
— У нас к вам вопросик, товарищ командующий, — громко, по-митинговому, прозвучал его голос. — Куда это исчез генерал Корнилов и его подлые генералы-помощники? Кто и куда запрятал их от революционного суда?
Перрон вновь взревел, бушевал человеческой бурей, и Крыленко, не случайно так возвысившийся в свои 32 года, приобретший революционно-митинговый опыт, понимавший, чего стоит малейшая ложь, малейший начальнический нажим, сказал отчётливо и бесстрастно:
— Генералы-заговорщики, находившиеся в Быховской тюрьме, освобождены приказом бывшего Главкома генерала Духонина!
Толпа яростно зашумела, закачалась, нажимая на конвой у штабного вагона. Кричали: «Продали нас!.. Давай его сюда, предателя!.. Нам на допрос Духонина!..»
— Духонина на бак! — выделился голос Руденко.
Крыленко видел перед собой массу разъярённых, угрожающих лиц. На него смотрели враги! Но он же им не враг. Стараясь быть спокойным, словно речь идёт о законной просьбе братишек-матросов, он сказал:
— Я согласен, товарищи. Я попрошу генерала Духонина ответить на ваши вопросы.
Новый взрыв торжествующе-яростных восклицаний, и толпа зловеще затихла. Что-то изменилось в воздухе над станцией Могилёв, и солнце застряло в туманных зимних облаках. Линьков стоял в толпе шагах в двадцати от штабного вагона. Он ожидал, что сейчас Крыленко сам выведет генерала, и суровые усачи — матросы охраны — не допустят беспорядка. Ожидал, как заставлял себя ожидать, но сердце уже бешено колотилось, как перед чем-то страшным, как перед безнадёжной атакой.
На площадку вытолкнули одного Духонина, а матрос из охраны грубо рванул его за шинель, заставив спуститься на ступеньки вагонной подножки. В этот момент охрана исчезла. Линьков не заметил, сами они отошли или их оттеснила толпа, он лишь увидел, как к генералу рванулся Руденко, за ним ещё матрос, ещё... Гулкий щелчок выстрела обозначил начало финальной сцены. Дымок от маузера ещё поднимался к вагонной крыше, а ослабевшее тело в генеральской шинели падало в многочисленные кровожадные руки, и окровавленный штык высунулся над головами, и дикий рёв стоял в толпе, терзающей останки генерала.
Линьков, с трудом выбравшись из разъярённой толпы, пошёл в почти пустой вокзал. За ним — ещё несколько офицеров и солдат. Они тоже не хотели участвовать в этом. Поручик сел на скамейку, и время не то остановилось, не то наоборот, ускорило своё неумолимое движение, но текло сквозь него плавно, без рывков. Поток времени создавал в ушах шум, похожий на тот, что издаёт морская раковина. Казалось, что люди, идущие мимо или садящиеся на скамейки, достающие из вещмешков куски хлеба и ещё какую-то еду, двигаются плавно, медленно и бесшумно. Не удивился, что рядом с ним сел матрос Руденко, лузгающий семечки, поплевывающий шелухой, играющий губами.
— Вот так, поручик, народ судит предателей.
— Это не суд, а расправа.
— Называй, как хочешь, а нету больше главной контры. А те, что исчезли в тумане моря голубом, как говорил наш мичман, видать, взяли курс на Дон, к казакам. Те — известные царские холуи. Всегда против народа. Корнилов летом Питер не взял, теперь опять пойдёт. Нас с тобой, поручик, не пожалеет, как ты в Бердичеве Маркова жалел.
— Как мы с ними, так и они с нами.
Потом, оставшись один, Линьков вышел на опустевший перрон. Здесь уже убрали. У штабного вагона воробьи, вороны, толкаясь, копошились в лужах крови, заплёванных шелухой.
В этот роковой день полковник Ряснянский успешно завершил переезд в Сумы жён генералов Романовского и Маркова, оставил женщин в гостеприимном доме Господина Харитоненко и затем целый день отдыхал, гуляя со Своей супругой по тихому ещё городку, лакомясь местными варениками и галушками, закусывая горилку свежими антоновскими яблоками. Вечером собрался в обратный путь, в Быхов.
На вокзале ещё не установился революционный порядок, и полковник без труда нанял носильщика от камеры хранения, отправил его в кассу за билетом, а сам, почувствовав усталость, устроился в буфете, который, к сожалению, уже не работал. Сел за столик и задремал. Его разбудили чьи-то решительные шаги и грохот отодвигаемого стула. Напротив полковника по-хозяйски уселся прапорщик инженерных войск с очень знакомым лицом. Под удивлённым взглядом Ряснянского прапорщик приподнялся и отдал честь, странно улыбаясь.
— Так это вы, Иван Павлович? — узнал наконец Романовского полковник.
— Надо было ещё и загримироваться — тогда бы, наверное, не узнали.
— Как вы здесь оказались? Я же с вами в Быхове прощался.
— Мы на паровозе всю дорогу мчались. Вчера из Быхова, только что приехали сюда, побывали у Харитоненко и едем дальше, на Дон. Вдвоём с Марковым.
— А где же Сергей Леонидович?
— На платформе. Пойдёмте, поищем его.
Как раз подоспел носильщик с билетом, полковник попросил его посидеть с вещами и вместе с Романовским вышел на перрон. Уже почти ночь, до поезда ещё около часа, редкие фонари, чёрная тьма над голубоватым снегом, едва присыпавшим пути, где-то пиликает гармошка, у одного из фонарей — солдат. Опёрся о столб и лузгает семечки. На проходящих мимо офицеров только покосился и даже лузгу сплюнул чуть не на них. Дошли до конца платформы.
— Где же Марков? — спросил полковник.
— Не узнали? — усмехнулся Романовский. — Это же он семечки грызёт.
Вернулись. Полковник поднял руку, чтобы отдать честь, но Марков грозно предупредил полушёпотом:
— Попробуйте только отдать честь и назвать меня ваше превосходительство. Здесь полно солдат.
— Это мой денщик, — представил Маркова Романовский. — Парень боевой и покладистый, но революция его испортила.
— У денщика житье особое, — заговорил Марков чужим наглым голосом. — Всю ночку они в карты режутся, а им подавай. Э-эх, ребята, вашу мать! Спрашивал я свою милу, может, любишь через силу, а она смеётся, в руки не даётся... Ну как? Хорош революционный солдат Марков?