Наука умирать
Шрифт:
— Штаб мой будет состоять из меня, моего помощника полковника Тимановского, который ещё гимназистом 6 класса пошёл на Русско-японскую войну и стал храбрейшим офицером русской армии, служил командиром Георгиевского батальона при Ставке, и поручика Родичева, который и доктор, и казначей, и мой адъютант. А если кто пожелает организовать большой полковой штаб и устроиться туда, так пусть обратится ко мне, а я уж с ним побеседую.
И помахал нагайкой.
— Чёрт знает что, — пробормотал Биркин.
— Я делаю вид, что близорукий, — продолжал Марков. — Вот, у Степаныча очки — он видит, — генерал кивнул на Тимановского. — Он видит, что у многих офицеров нет погон. Разве вас разжаловали, господа? Погоны найти и нашить немедля! Не знаете где? Из бабьих юбок вырезайте. Наша форма такая: шинели чёрные в знак траура по Императорской России. Погоны чёрные. Фуражка чёрная с белым околышем...
Часов до 11 продолжалось построение полка, и вдруг площадь замерла. Издали услышалась пронзительная команда: «Для встречи слева...!» Появилась группа всадников, но сначала все увидели большое трёхцветное знамя. Его высоко поднимал знаменосец, ехавший следом за Корниловым. Далее — другие генералы. Людям свойственна вера в Вождя, но для этого надо уметь быть Вождём. Корнилов умел. Его небольшая фигурка, истощённое лицо, горящие чёрным пламенем восточные глаза привлекали сердца. Почему-то верилось, что за этим человеком надо идти и сражаться.
Корнилов объехал все части и поздоровался. Затем остановился перед серединой строя и спешился. Спешилась и свита. Подошли генералы — командиры полков, полковники — командиры батальонов и рот. Корнилов поздоровался с ними и особенно тепло, с улыбкой — с полковником Кутеповым, которого совсем недавно разжаловал в рядовые, а теперь назначил командиром офицерской роты. Речь Корнилова была короткой:
— Завтра выступаем в поход. Направление движения вам укажут ваши командиры. Добровольческая армия создана и начинает свою боевую жизнь. В боях вам придётся быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом я беру на себя. Если нам не удастся победить, мы покажем, как должна умирать русская армия!
Это Марков понимал хорошо: 3000 штыков, 400 сабель и 8 орудий против... Против всего остального, что есть в России. Но куда идти умирать?
Вождь думал и об этом. Но ему мешал другой вождь — Алексеев. Когда была подана команда войскам разойтись и готовиться к походу, расходились и генералы по своим квартирам. Марков услышал, как Алексеев говорил своим приближённым:
— Наша задача прежде всего должна заключаться в том, чтобы выбраться из кольца, которое образуют большевики. А там дальше будет видно: или будем продолжать борьбу, или распустим офицеров, дав им денег и предложив самостоятельно пробираться через Кавказские горы, кто куда пожелает.
Марков догнал Деникина, шагавшего рядом с Романовским, и спросил:
— Антон Иванович, вы слышали план Алексеева?
— Это не план, а предположения. План будет обсуждаться сегодня или завтра у Лавра Георгиевича с вашим участием. Кстати, нам надо ознакомиться с документами. Алексеев сегодня передал письмо Лавру Георгиевичу — потому командующий и был так мрачен. Это письмо Корнилов передал мне как своему помощнику, а я знакомлю с ним вас как командира нашего главного полка и как профессора Академии Генштаба.
Письмо оказалось длинным и спорным.
«В настоящее время с потерей главной базы армии — города Ростова, в связи с последними решениями Донского войскового Круга и неопределённым положением на Кубани встал вопрос о возможности выполнения тех общегосударственных задач, которые себе ставила наша организация.
События в Новочеркасске развиваются с чрезвычайной быстротой. Сегодня к 12 часам положение рисуется в таком виде: атаман слагает свои полномочия, вся власть переходит к военно-революционному комитету. Круг вызвал в Новочеркасск революционные казачьи части, которым и вверяет охрану порядка в городе. Круг начал переговоры о перемирии; станица Константиновская и весь север области в руках военно-революционного комитета; все войсковые части (главным образом партизаны), не пожелавшие подчиниться решению Круга, во главе с походным атаманом и штабом сегодня выступают в Старочеркасскую для присоединения к Добровольческой армии.
Создавшаяся обстановка требует немедленных решений не только чисто военных, но в тесной связи с решением вопросов общего характера.
Из разговоров с генералом Эльснером и Романовским я понял, что принят план ухода отряда в зимовники, к северо-западу от станицы Великокняжеской. Считаю, что при таком решении невозможно не только продолжение нашей работы, но даже при надобности и относительно безболезненная ликвидация нашего дела и спасение доверивших нам свою судьбу людей. В зимниках отряд будет очень скоро сжат с одной стороны распустившейся рекой Доном, а с другой — железной дорогой Царицын—Торговая—Тихорецкая—Батайск, причём все железнодорожные узлы и выходы грунтовых дорог будут заняты большевиками, что лишит нас совершенно возможности получать пополнения людьми и предметами снабжения, не говоря уже о том, что пребывание в степи поставит нас в стороне от общего хода событий в России.
Так как подобное решение выходит из плоскости чисто военной, а также потому, что предварительно начала какой-либо военной операции необходимо теперь же разрешить вопрос о дальнейшем существовании нашей организации и направлении её деятельности, — прошу вас сего, дня же созвать совещание из лиц, стоящих во главе организации, с их ближайшими помощниками».
Деникин пригласил на обед Маркова и Романовского. Ординарцы и денщики суетились, подавая водку, солёные арбузы, борщ и прочее. Деникин рассказывал о том, как едва отговорил Ксению от участия в походе, она смогла уговорить даже Корнилова, который поддерживал её, мол, медсёстры же идут с армией.
— Но я был непреклонен, — говорил Деникин. — Нашёл у одного богатого армянина хорошую комнату и поселил Ксению под девичьей фамилией. Она в Ростове никого не знает, и о ней никто не знает.
Конечно, говорили и о письме Алексеева.
— Бели два руководителя армии переписываются вместо того, чтобы собраться и обговорить все вопросы, значит, в руководстве нет единства по главным вопросам,— сказал Романовский.
Марков из письма понял, что Алексеев как руководитель изжил себя: он думает о роспуске армии, о прекращении дела... Его возраст не должен влиять на действия войск. Если суждено погибнуть, то в бою, а не при попытке разбежаться поодиночке по горам и степям. Можно обсуждать, спорить и выбрать более правильное направление движения армии, но в какую бы сторону ни повёл Корнилов войско, они будут сражаться, побеждать или погибать с честью. Это Маркову подсказывают и опыт многих кровавых сражений, и так называемая теория военного искусства. Однако это был его личный опыт, у других, по-видимому, мог быть другой, и не собирался никого убеждать в собственной правоте, а с друзьями разговаривать так, чтобы не поссориться. И он сказал о письме:
— Алексеев — старый волк, а Корнилов — молодой. Нам оба нужны.
— Главное — нейтрализовать Лукомского, — сказал Деникин. — Нам не нужны масонские интриги. Я убеждён, что письмо Алексеева — дело его рук.
Поневоле думалось, что он один понимает глубинную сущность военных действий. Все эти военные советы, совещания, штабные документы, гениальные планы, нанесённые на карты, не имели никакого смысла — всё происходило так, как должно было произойти, исходя из воли и решительности военачальника. Лишь прочитав письмо Алексеева, Сергей Леонидович нисколько не сомневался том, что армия пойдёт туда, куда прикажет Корнилов. Но чтобы это произошло, потребовались три военных совета и ещё дополнительные совещания во время похода.