Наваждение Люмаса

Томас Скарлетт

У вас есть выбор.

Что же такое там было — в моем сне?

Дрожа от холода, я стояла в сырой ванной (самая холодная комната во всей квартире) и чистила зубы — и вдруг вспомнила, что черный маркер лежит в шкафчике рядом с умывальником. Ну конечно! Я купила недавно на рынке какой-то странный шампунь в бутылке без этикетки и хотела подписать его, чтобы потом не запутаться, если куплю еще что-нибудь у того же торговца. Вот чем я занимаюсь, когда должна бы работать: подписываю бутылки с шампунем, глажу джинсы, размышляю о чайках. Я открыла шкафчик, и, конечно же, именно там он и лежал, рядом со старой упаковкой парацетамола и сломанной расческой — толстый черный фломастер. Стоило мне открыть дверь, как он тут же выкатился наружу, и я едва успела его поймать, прежде чем он упал в раковину. Ну вот.

Десять минут спустя я снова сидела на диване, на этот раз — с чашкой свежего кофе, с сигаретой и идеальным черным кружочком на идеально белой карточке. Ради него мне пришлось перерывать кучу старой почты на первом этаже, пока я не нашла наконец годичной примерно давности поздравительную открытку в бледно-голубом конверте. «С 20-летием, Тамсин! — гласил текст. — Жди в гости!» И подпись: Мэгги и Билл. Подписанная половинка уже в ведре. Я оставила себе вторую часть — с викторианской пасторальной картинкой на одной стороне и ярко-белым Ничем на другой. И теперь это было уже ярко-белое Ничто с черным кружком посередине, на этот раз — совершенно безупречным.

Я затушила сигарету и выпила остатки кофе, после чего перевернула карточку викторианской картинкой кверху и взглянула на нее еще раз. Дата — 1867 год, название — «Летний пейзаж», хотя цвета скорее осенние. Бывают же на свете такие спокойные места: красная земля под толстым зеленым ковром травы, укрытая балдахином изумрудно-бронзовых деревьев, и по ней вдоль реки бежит тропинка — можно идти по ней в полнейшей тишине. Я перевернула карточку обратной стороной — и вот он: черный круг. Умиротворяющий пейзаж. Круг. Умиротворяющий пейзаж. Я-то знаю, какую открытку предпочла бы получить на день рождения. Ладно. Кажется, положено подождать пятнадцать минут, прежде чем приступать? Книги по гомеопатии, которые я вчера читала, все как одна утверждали, что гомеопатические препараты нужно принимать с чистым ртом, через пятнадцать минут после приема пищи или питья. Ну и ладно. Если не сработает, можно будет свалить вину на кофе и позже попробовать заново. Буду все время делать что-нибудь не так — хватит чем заняться до самого вечера. И тогда ближе к ночи можно будет наконец-то признать, что моя авантюра окончена, и вернуться к нормальной жизни. Может, перечитаю «Эдгин». Обычно это поднимает мне настроение.

Я взяла бутылочку и снова тихонько ее встряхнула. Да ну ладно, чего там тихонько — как следует ударила два раза об диван. Боюсь, я уже переборщила с числом встряхиваний, но ведь гомеопатическая потенция от этого, кажется, только увеличивается, а не уменьшается? Я попыталась вспомнить, что об этом говорится в гомеопатических книгах — ну да, так и есть: если взять каплю смеси, добавить к ней воды и полученную микстуру снова потрясти, полученное лекарство будет мощнее, чем исходная смесь, хотя с научной точки зрения оно всего лишь более разбавленное. И как только все это работает… Ну ладно, Эриел, хватит думать — пора за дело. Есть только ты и вот эта вот жидкость. О'кей. Я снова сделала большой глоток. Легла на диван и уставилась на черный кружок, сосредоточившись изо всех сил. На этот раз я не уснула и продолжала внимательно, стараясь не моргнуть, следить за кругом, который сначала разделился на два, а потом принялся кружить по странице, поднимаясь и переворачиваясь.

И тут, в мгновение, которое было тоньше и острее лезвия бритвы, я почувствовала, что падаю. Я падала в черный туннель, тот самый черный туннель, который описывал в книге мистер Y. И падала я, как бы безумно это ни звучало, не вниз, а в сторону, вперед, горизонтально. Стены туннеля проносились мимо, как будто бы я была в машине, но нет, машины у меня не было. Где бы я сейчас ни была, вокруг стояла полнейшая тишина, и я совсем не чувствовала собственного тела. Я осознавала, что оно здесь, со мной, но никаких чувств и желаний не испытывала. Я даже не была уверена, есть ли на мне одежда. По-настоящему живым оставался только мой разум. Я видела — хотя и непонятно, глазами ли — почти в точности то же, что и мистер У: черные стены вдруг пронзили крошечные огоньки, которые превратились в волнистые линии, казавшиеся бесконечными. Потом появился огромный пенис, напоминающий детородный орган великана Керн-Аббаса, только выложенный из огоньков. Вагина здесь тоже была, но выглядела менее знакомой и вскоре исчезла. Потом я, кажется, стала падать быстрее. Вокруг были те же птицы, ноги и глаза, которые видел мистер У, но мне все они казались похожими на египетские иероглифы, которые показывают детям в младших классах. Потом посыпались буквы: греческие, римские, кириллические. Я узнавала не все, но через какое-то время они собрались в алфавиты, и несколько минут в туннеле, похоже, совсем ничего не менялось. Интересно, можно выйти из этой игры, если захотеть? Вот почему я никогда не любила галлюциногены: с ними никогда нельзя контролировать ситуацию и все «путешествие» приходится непременно пройти до конца, нельзя просто взять и отключить его в любом месте. И вот теперь я здесь и знаю, что отключить ничего нельзя. Может быть, я даже сойду с ума. А может быть, уже сошла. Что, если именно так и выглядит переход из здравого ума в безумие и мне уже никогда не стать нормальной? От этих рассуждений меня замутило, поэтому я постаралась выбросить эти мысли из головы и вместо этого просто продолжила рассматривать стены туннеля.

Алфавиты стали более знакомыми, и теперь среди букв начали попадаться цифры — в порядках, которые я не сразу узнала. Странные комбинации из римских цифр, которые ни о чем мне не говорили, перемежались последовательностями: 2, 3, 5, 7, 11, 13, 17, 19… и 1,1, 2, 3, 5, 8, 13, 21. То есть это сначала они казались мне последовательностями, но вскоре расплылись в длиннющие линии цифр, похожие на космические телефонные номера. Там и тут попадались какие-то уравнения, но они, мигнув, тут же растворялись в воздухе. Я уверена, что видела ньютоновскую F = ma и, чуть позже, эйнштейновскую = mc ². Еще я видела математические символы, которых не понимала, но среди них попадались и знакомые, — например, знаки = и +, а также обрывки разных форм записи множества вроде = {1,2,3….100}. А потом — новые наборы чисел, которые тянулись по несколько минут. Некоторые последовательности чисел казались мне совершенно бессмысленными — такие как 1431, 1731, 1831,2432, 2732, 2832,3171, 3181, 3272, 3282, 11511, 31531, 31631, 32532, 32632, 33151, 33161, 33252, 33262, 114311, 117311, 118311, 124312, 127312, 128312, 214321, 217321, 218321, 224322, 227322, 228322. Сначала я подумала, что, возможно, все это — какие-то даты, но потом числа стали слишком большими. А потом произошло кое-что еще — то, о чем у Люмаса не упоминалось ни словом: все буквы алфавита исчезли, превратившись в цифры, а потом и цифры — все, кроме единицы и нуля, исчезли, оставив мне целый океан нулей и единиц, которые так и сыпались по стенам вокруг меня.

011101110110100001100001011101000111010001101000011

0001010110011001110101011000110110101101101001011100

110110011101101111011010010110111001100111011011110

110111001110111011010000110000101110100011101000110

100001100101011001100111010101100011011010110110100

101100110110011101101111011010010110111001100111011

011110110111001110111011010000110000101110100011101

000110100001100101011001100111010101100011011010110

110100101110011011001110110111101101001011011100110

011101101111011011100111011101101000011000010111010

001110100011010000110010101100110011101010110001101

101011011010010111001101100111011011110110100101101

110011001110110111101101110011101110110100001100001

011101000111010001101000011001010110011001110101011

000110110101101101001011100110110011101101111011010

010110111001100111011011110110111001110111011010000

110000101110100011101000110100001100101011001100111

010101100011011010110110100101110011011001110110111

101101001011011100110011101101111011011100111011101

101000011000010111010001110100011010000110010101100

110011101010110001101101011011010010111001101100111

011011110110100101101110011001110110111101101110

А потом все вокруг стало белым — туннель закончился.

Глава тринадцатая

Я стою на невероятно узкой улице, под ногами у меня щебенка. Впереди — неряшливого вида высотное здание, которое раньше, возможно, было вполне себе нарядным. Замызганные витрины магазинов по обе стороны от меня завалены открытками, газетами, туфлями, фотоаппаратами, шляпами, конфетами, секс-игрушками и рулонами ткани, но, похоже, все они закрыты. Кажется, тут сейчас ночь: неба не видно, но освещение явно искусственное, и, хотя над головой у меня что-то черное, ни звезд, ни луны там нет. Вокруг все утыкано, словно шрамами от прыщей, разбитыми неоновыми вывесками. Две или три до сих пор помигивают сексуальными цветами — помадно-красным, телесно-розовым и рафинадно-белым, но остальные, похоже, перестали работать давным-давно. Пространство над витринами магазинов — клубок из тусклых огней натриевых ламп, дорожных знаков, железных жалюзи и окон, а за ними, думаю, сотни квартир и складских помещений. Вывески — повсюду, они торчат из стен под прямым углом, как клейкие бумажки для заметок, выглядывающие из старой книги. Но я не могу прочитать, что на них написано.

А двигаться вперед я здесь могу? Да. Вот, делаю шаг и за ним еще один. Слева от меня — переулок: еще одно невероятно узкое пространство. В конце переулка я, приглядевшись, различаю стальной забор, сверху увитый колючей проволокой. Повсюду вокруг — пожарные лестницы, зигзагами и спиралями спускающиеся по старым кирпичным стенам. В окне наверху танцует голубой свет — телевизор? Так значит, я здесь не единственное живое существо — хотя нельзя сказать, чтобы я чувствовала себя по-настоящему живой. Мне ни жарко ни холодно, я не знаю, живая я или мертвая, пьяная или трезвая… Не чувствую вообще ничего. Это даже приятно — ничего не чувствовать, хотя, конечно, по-настоящему «приятными» мои ощущения назвать нельзя. Правильнее назвать их «никакими». Я не чувствую вообще ничего. Вам доводилось когда-нибудь ничего не чувствовать? Это восхитительно. Возможно, я чувствую себя так спокойно, потому что здесь нет людей. Я уже бывала в похожих местах — Сохо, Токио, Нью-Йорке, но там всегда было слишком много народу: все что-то покупали, щелкали фотоаппаратами, говорили, бегали, ходили, надеялись, хотели. В больших городах у меня всегда начинается клаустрофобия — невозможно противостоять этому огромному всеобщему желанию, где толпы людей одновременно пытаются всосать в себя все вокруг: сэндвичи, колу, суши, модную одежду, товары, товары, товары. А здесь никого нет. Есть автобусная остановка, но нет автобусов, есть дорожные знаки, но нет дорожного движения. Я иду дальше и отчетливо слышу глухие отзвуки собственных шагов по усыпанной щебнем дороге. Свернув направо, я выхожу на небольшую площадь с бурлящим фонтанчиком посередине. На площади есть несколько кофеен, в них темно, а столы и стулья свалены на темных тротуарах, и из цементных блоков растут тоненькие городские деревья. Не хотелось бы заблудиться — я возвращаюсь на главную улицу, понятия не имея, что делать дальше. Я оглядываюсь по сторонам, и городской пейзаж расплывается у меня перед глазами.

А теперь куда? — думаю я.

И тут вдруг раздается металлический женский голос: «Вы можете выбрать из четырнадцати возможностей».

На изображении улицы у меня перед глазами вдруг появляется что-то вроде системы управления — как будто бы на мониторе, спрятанном у меня в голове, открылась карта города. Некоторые участки карты ненадолго загораются бледно-голубым компьютерным цветом — так обычно обозначают на картах зоны военных действий. Видимо, вот это и есть те самые возможности. Но… Я не очень хорошо понимаю, что вообще происходит. Ближайшая «возможность», если имеется в виду именно это, находится на третьем этаже того дома, рядом с которым я оказалась с самого начала. Я делаю несколько шагов и начинаю карабкаться по зигзагообразной пожарной лестнице, и резиновые подошвы моих кроссовок отзываются в металлических ступеньках гулким бряцаньем. Наконец я стою перед зеленой дверью с облезшей краской. Я толкаю дверь, и она открывается. А теперь — что?