Наваждение
Шрифт:
«Странный он какой-то, — подумал Типтон, — в точности как и прочие Пендергасты».
Людей эксцентричных в Новом Орлеане хватает, город ими славится, но тут было что-то другое.
— Я мало знаю об Одюбоне, — продолжал Пендергаст. — Никогда толком не вникал в исследования Хелен. А вам про них известно?
— Немного, — ответил Типтон. — Ее привлекал период, когда Одюбон жил тут с Люси, в тысяча восемьсот двадцать первом.
Пендергаст остановился перед шкафом с затененными стеклами.
— Ее интересовало
— Вам лучше знать, но она, помнится, не раз спрашивала у меня про «Черную рамку».
— А что это?
— Ну как же, знаменитая утерянная картина, которую Одюбон написал в лечебнице.
— Простите, но мои знания об Одюбоне весьма скудны. Что это за утерянная картина?
— В ранней молодости Одюбон серьезно заболел. Пока выздоравливал, писал картину. Картина необычная, его первое выдающееся произведение. Потом она пропала. Любопытно, что никто из видевших ее, не упоминает, что именно на ней нарисовано, но все утверждают, что изображение — совершенно как живое и вставлено в необычную черную рамку. Жаль, но сюжета картины история, похоже, так и не узнает. — Оказавшись на знакомой почве, Типтон слегка успокоился.
— И Хелен интересовалась картиной?
— Этим интересуется любой, кто изучает творчество Одюбона. Именно с этой картины начался тот период его жизни, который завершился «Птицами Америки» — величайшим трудом по естественной истории. «Черная рамка», по всеобщему признанию, была первой работой настоящего гения.
— Понятно. — Пендергаст глубоко задумался. Неожиданно он вздрогнул и посмотрел на часы. — Ну… рад был вас повидать, мистер Типтон. — Пендергаст подал ему руку, и куратор в замешательстве почувствовал, что руки у гостя холодны, словно у покойника.
Куратор проводил гостя до двери и на самом пороге наконец-то решился тоже задать вопрос:
— Мистер Пендергаст, скажите, а то первое издание у вас сохранилось?
Пендергаст обернулся.
— Разумеется.
— О! Надеюсь, вы простите мою прямоту, но если вы по какой-то причине захотите найти для него подобающее место, где с ним будут должным образом обращаться и показывать публике, то мы, разумеется, сочтем для себя честью… — намекнул куратор.
— Буду иметь в виду. Спокойной вам ночи, мистер Типтон.
Старик порадовался, что Пендергаст больше не протянул ему руку.
Дверь закрылась; Типтон заложил засов и некоторое время постоял в раздумье. Жену лев съел, родители сгорели… Вот так семья! И этот, последний, с годами явно не стал нормальнее.
17
Расположенная на Тулейн-стрит школа медицины Тулейнского университета помещалась в непримечательном сером высотном здании, какие можно встретить в нью-йоркском финансовом квартале.
Пендергаст вышел из
— Войдите, — ответил сильный звучный голос.
Пендергаст открыл дверь. Небольшой кабинет явно принадлежал профессору: два металлических шкафа, заполненных учебниками и научными журналами, на письменном столе высятся стопки экзаменационных тетрадей… Из-за стола поднялась женщина лет шестидесяти.
— Здравствуйте, доктор Пендергаст. — Она сдержанно пожала протянутую руку.
— Зовите меня Алоиз, — ответил он. — Благодарю, что согласились меня принять.
— Не стоит. Присаживайтесь, пожалуйста.
Она опять уселась за стол и стала пристально разглядывать Пендергаста — почти как врач пациента.
— А вы ни на день не состарились.
О ней самой этого нельзя было сказать. В золотистом утреннем свете, лившемся из высоких узких окон, Мириам Кендалл выглядела намного старше, чем в то время, когда делила кабинет с Хелен Эстерхази-Пендергаст. Однако вела она себя как прежде — холодно, жестко, по-деловому.
— Внешность обманчива, — ответил ей Пендергаст. — Однако благодарю. И долго вы уже в университете?
— Девять лет. — Она уперлась пальцами в стол. — Признаться, Алоиз, странно, что вы не обратились с расспросами к начальнику Хелен, Морису Блэклеттеру.
— Я обращался. Он уже не работает — вы, наверное, знаете. После «Врачей на крыльях» он консультировал различные фармацевтические компании, а теперь он отдыхает в Англии, вернется только через несколько дней.
— А как насчет «ВНК»?
— Я побывал у них сегодня утром. Настоящий бедлам, всех мобилизуют в Азербайджан.
— Ах да. Землетрясение, много жертв.
— Там нет никого старше тридцати — те, кто улучил минуту, чтоб поговорить, мою жену почти не помнят.
— Это работа для молодых, — подтвердила Кендалл. — Одна из причин, почему я оттуда ушла и стала преподавать гинекологию. — Не обращая внимания на внезапно зазвонивший телефон, профессор оживленно продолжила: — Конечно же, я с удовольствием поделюсь с вами своими воспоминаниями о Хелен. Странно, конечно, что вы решили обратиться ко мне спустя столько лет.
— Ничего удивительного. Я намерен написать о своей жене мемуары. Описание ее жизни — такое же короткое, как и сама жизнь. «Врачи на крыльях» — ее первое и единственное место работы после получения степени магистра биофармацевтики.
— Разве она не эпидемиолог?
— Биофармацевтика — ее первая специальность. — Пендергаст сделал паузу. — Я понял, как мало знал о работе Хелен в «ВНК»… Тут полностью моя вина, которую я теперь пытаюсь искупить.
При этих словах суровые черты Кендалл слегка смягчились.