Наваждение
Шрифт:
— Она соблюдала диету? — поинтересовался Майло.
Манкузи улыбнулся:
— Ей это было не нужно. Она могла есть пасту, сладкое — все, что угодно. Я пошел в отца. Он умер от сердечного приступа. Я должен следить за собой.
— Это все холестерин, будь он неладен.
Манкузи покачал головой.
— Мама… они сделали ей больно?
— Они?
— Не важно. Она мучилась? Скажите мне, что она не мучилась.
— Все произошло очень быстро, — сказал Майло.
— О Господи! — Снова слезы.
Мой друг протянул ему бумажный платок из пачки, которую всегда носил для таких случаев.
— Мистер Манкузи, мы так подробно расспрашиваем о личной жизни вашей матушки, потому что свидетель описал нападающего как человека примерно ее возраста.
Пальцы Манкузи разжались, салфетка упала на пол.
— Что?
Майло повторил описание убийцы, которое дал нам Эдвард Москоу, включая синюю клетчатую кепку.
— Чушь какая-то, — сказал Манкузи.
— Он вам никого не напоминает?
Манкузи снова тряхнул волосами:
— Конечно, нет. У папы было много таких кепок. После того как облысел, он не хотел, чтобы солнце пекло ему голову. Это настоящее безумие.
— А как насчет черного «Мерседеса эс-шестьсот»? Тоже ничего знакомого?
— Я не разбираюсь в машинах, — помотал головой Манкузи.
— Это большой четырехдверный седан, — объяснил Майло. — Последняя модель.
— Мать не могла знать никого с такой машиной. Она же была учительницей, Господи!
— Пожалуйста, не обижайтесь на следующий вопрос, мистер Манкузи. Могла ваша мать знать кого-нибудь, даже отдаленно связанного с организованной преступностью?
Тони рассмеялся и пнул кусок блевотины.
— Потому что мы итальянцы?
— Мы должны и это проверить…
— Знаете, что я вам скажу, лейтенант? Мать вовсе не была итальянкой. Она была немкой, и ее девичья фамилия — Хошвелдер. Итальянцем был отец, но он вырос в Нью-Йорке и хвастался, что, когда был маленьким, знал всяких типов из мафии. Рассказывал разные истории.
— Какие истории?
— Тела, выброшенные из машин, парни, застреленные в креслах у парикмахера. Но увы, все это были выдумки, глупые рассказы, и мать их ненавидела, называла грубыми. Ей нравился сериал «Она написала убийство», а не «Клан Сопрано».
Он снова пошел на кухню и поставил бутылку на стол.
— Игра, гангстеры — смех, да и только.
— Может быть, так оно кажется, но…
— Нет никакой причины для ее смерти, ясно? Никакой причины, никакой гребаной причины. Это бред, безумие, такого не должно было случиться… Не могли бы вы встать?
— Извините?
— Встаньте, — повторил Манкузи. — Пожалуйста.
Майло послушался. Манкузи зашел ему за спину и опустил кровать. Еще не закончив дела, он резко вдохнул, положил ладонь на поясницу и выпрямился.
— Диск.
Майло помог ему разобрать кровать, и мы увидели тонкий матрас и серые простыни, которые когда-то были белыми.
Манкузи попытался сесть. По его щекам тек пот.
Майло протянул руку, чтобы помочь ему.
— Нет-нет, я сам.
Мы наблюдали, как он поэтапно опускался на кровать, а потом свернулся на ней калачиком, прижав колени к груди и все еще тяжело дыша.
— Я ничего не могу вам рассказать. Я ничего не знаю.
Майло спросил его насчет родственников.
Манкузи покачал головой, сдвинув тонкий матрас:
— У мамы после меня был выкидыш, так что на этом все закончилось.
— Как насчет тетей, дядей…
— Она ни с кем не была близка.
Майло ждал.
— Никого, — помотал головой Манкузи.
— Нет никого, кто бы мог вам помочь?
— Как помочь?
— Пережить все это.
— Джин с тоником хорошо помогал раньше. Может быть, я к нему вернусь. Думаете, стоит? — Он резко рассмеялся.
Майло не ответил.
— Может, послать все к такой-то матери? — протянул Манкузи. — Есть и пить все, что захочется. Наверное, мне пора пытаться произвести на кого-то впечатление. — По щекам его опять побежали слезы. — Но кого теперь впечатлять?
Он повернулся на спину.
— Не могли бы вы дать мне таблетку алива — в шкафчике над плитой?
Я нашел бутылочку, вытряс таблетку и налил стакан воды из-под крана, но Тони сказал:
— Мне нужно две.
Когда я вернулся, он схватил таблетки из моей руки и отмахнулся от воды:
— Я глотаю их всухую, — что и продемонстрировал. — Такой у меня редкий талант… Мне нужно отдохнуть.
Он повернулся к нам спиной.
— Мы очень вам сочувствуем, — сказал Майло. — Если что-то вспомните, звоните.
Молчание.
Когда мы уже почти вышли за дверь, Манкузи сказал в пустоту:
— Мама всегда ненавидела эти кепки.
Выйдя из здания, Майло спросил меня:
— Думаешь, это представление?
— Москоу назвал его поведение театральным, но кто знает?
— В каком смысле театральным?
Я рассказал ему про хлопок ладонью по бедру и взмахивание волосами.
Он нахмурился:
— Отчасти он и сейчас такое проделывал. Но блевал натурально.