Наводнение
Шрифт:
"Так-так-так... Хорошо, - сказала докторша.
– Муж ее тут?- Позовите скорей".
– "Скорей! Скорей!" - крикнула Софья; она поняла, что - конец, что она умирает и надо торопиться изо всех сил. Сиделка побежала, хлопнула дверью. Где-то очень близко ухнула пушка, ветер бешено бил в окно. "Наводнение?" - спросила Софья,
Пушка ухала, ветер гудел в ушах, вода подымалась все выше - сейчас хлынет, унесет все - нужно скорее, скорее... Вчерашняя, знакомая боль рванула пополам, Софья раздвинула ноги. "Родить... родить скорее!" - она схватила докторшу за рукав. "Спокойно, спокойно. Вы уже родили - кого ж вам еще?" Софья знала - кого, но ее имя она не могла произнесть, вода подымалась все выше, надо было скорее...
Ганька, уткнувшись головой, на корточках сидела возле печки, к пей подошел и заслонил ее Трофим Иваныч:
"Не я - не я - не я!" - хотела сказать Софья - так уже было однажды. Она вспомнила эту ночь и сейчас же поняла, что ей нужно сделать, в голове стало совсем бело, ясно. Она вскочила, стала в кровати на колени и закричала Трофиму Иванычу: "Это я, я! Она топила печку - я ударила ее топором...". "Она без памяти... она сама не знает..." - начал Трофим Иваныч. "Молчи!" крикнула Софья, он замолчал, из нее хлестали огромные волны и затопляли его, всех, все мгновенно затихло, были одни глаза. "Я - убила, - тяжело, прочно сказала Софья.
– Я ударила ее топором. Она жила у нас, она жила с ним, я убила ее, и хотела, чтобы у меня..." - "Она без ф-ф-фа-мя... без ф-фа-мяти", - губы у Трофима Иваныча тряслись, он не мог выговорить.
Софье стало страшно, что ей не поверят, она собрала все, что в ней еще оставалось, изо всех сил вспомнила и сказала: "Нет, я знаю. Я потом бросила топор под печку, он сейчас лежит там..."
Все кругом было белое, было очень тихо, как зимой. Трофим Иваныч молчал. Софья поняла, что ей поверили. Она медленно, как птица, опустилась на кровать. Теперь было все хорошо, блаженно, она была закончена, она вылилась вся.
Первым опомнился Трофим Иваныч. Он кинулся к Софье, вцепился в спинку кровати, чтобы удержать, не отпустить. "Померла!" - закричал он. Женщины соскакивали с постелей, подбегали, вытягивали головы. "Уходите, уходите! Ложитесь!" - махала на них сиделка, но они не уходили. Докторша подняла Софьину руку, подержала ее, потом сказала весело: "Спит".
Вечером белое стало чуть зеленоватым, как спокойная вода, и такое же за окнами было небо. Возле Софьиной постели опять стояла грудастая докторша, рядом с ней Трофим Иваныч и еще какой-то молодой, бритый, со шрамом на щеке - от шрама казалось, что ему все время больно, а он все-таки улыбается.
Докторша вынула трубочку, послушала сердце. Софьино сердце билось ровно, спокойно, и так же она дышала. "Так-так-так...
– Докторша на секунду задумалась.
– А ведь выживет, ей-Богу, выживет!" Она сняла пенсне, глаза у нее стали как у детей, когда они смотрят на огонь.
"Ну, что же - начнем!" - сказал бритый молодой человек и вынул бумагу, ему было больно, но он улыбался шрамом. "Нет, уж пусть спит, нельзя, сказала докторша.
– Придется вам, товарищ дорогой, завтра приехать". "Хорошо. Мне все равно".
– "А ей уж и подавно все равно, теперь что хотите с ней делайте!" Пенсне у докторши блестело; - молодой человек, улыбаясь сквозь боль, вышел.
Докторша все еще стояла и смотрела на женщину. Она спала, дышала ровно, тихо, блаженно, губы у нее были широко раскрыты.
1929