Навсегда с ним
Шрифт:
Как ей хочется обнять его! Догадывается ли он об этом? Нет, она не признается ему.
Не дождавшись ответа, Гастон поднял голову и взглянул на Селину. Она не успела отвести сияющий взгляд, и он обо всем догадался.
— Милость Божия! — Он опустил голову и уткнулся ей в плечо. По его напряженному телу пробежала судорога.
— Я люблю тебя, — почти беззвучно пролепетала она.
— Милая моя, — вздрогнул он как от удара. — Это не так, ты не говори этого! Неужели ты до сих пор не поняла? Твоего мужа зовут Черное Сердце, и он способен использовать твои слова против тебя же.
Она только покачала головой.
— Не
Селина отвернулась и посмотрела на серебряную луну, свет которой лился через окно.
Он коснулся губами ее шеи. Лед и пламень. Шелк и гранит. Сладкие обещания и звериная дикость. Пусть будет так. Она смягчит боль, терзающую его, излечит своей любовью его душу. Ей все равно, что будет завтра. Существует только эта ночь, только этот миг.
Так же как несколько минут назад висело в воздухе его тело, теперь между его и ее временем повисли их жизни. А внизу была не темная вода, а бездонная пропасть неизвестности.
Она приблизила губы к его уху и, обвив руками его шею, прошептала:
— Я хочу тебя. — И вместе с ним бросилась в бездну.
Он навалился на нее всей своей тяжестью. В мире остались только его губы и поцелуи, его руки и ласки. Селина почувствовала твердый символ его мужества. Прижавшись щекой к ее щеке, Гастон прошептал:
— Держи меня крепче, малышка.
Она прижала его к себе изо всех сил:
— Я люблю тебя, Гастон!
Она повторила это через секунду, когда он вошел в ее нежное лоно. Один толчок — и он оказался глубоко в ней. Она ощутила острую боль, но тут же всю ее залило пульсирующим жаром. Со стоном — сожаления или наслаждения? — он стал двигаться, приподнимая ее бедра, стремясь заполнить ее собой…
Но почти так же быстро, как началось, все закончилось. Внезапно Гастон вскрикнул и без сил рухнул на нее.
Селина провела рукой по его скользкой от пота спине и почувствовала, как он весь дрожит. Она лежала с закрытыми глазами и не понимала, почему по лицу текут слезы. От боли или обиды? Нет, это ей даже на ум не приходило. От разочарования, что финал наступил так быстро? Нет.
Селина не отпускала его, пока их дыхание не выровнялось, а напряженные мышцы не расслабились. Но и тогда она не могла доискаться причины своих слез. Гастон лег рядом на бок и привлек ее к себе. Он пробормотал какие-то извинения, поцеловал ее волосы и через мгновение уже спал. Они лежали на скомканных одеялах, омываемые серебряным светом луны. И тогда она поняла, почему плачет.
Все, что произошло, напомнило ей ночь, когда она появилась в его комнате, — в ту новогоднюю ночь тоже светила луна, он тоже был пьян и лежал вот так, положив руку ей на плечо.
Судьба. Боже, им было судьбой предрешено повторить всю сцену, и в этот раз они дошли до конца.
И судьбой же им предрешена разлука. Может, на их пути станет смерть, а может, время. А если ненависть, которую — она знала — он почувствует к ней, когда утром его голова станет ясной?
Роняя безмолвные слезы, она теснее прижалась к нему, стараясь продлить ощущение полноты и счастья существования, которое испытывала в первый раз в жизни. Неужели и в последний?
Глава 19
Наверное, даже в аду не испытывают таких мучений. Даже если бы Тор, бог бури древних тевтонов, бил его по голове своим тяжелым молотом, то боль не была бы такой сильной. Гастон давно подозревал, что в подземном царстве Аида или в преисподней у Сатаны для отъявленных грешников, каким он считал себя, приготовлены особые пытки. Пульсирующая боль в висках говорила ему, что он прибыл на место и его подозрения полностью оправдываются.
Он не мог пошевелиться. Поднять голову хотя бы на дюйм — значило обречь себя на такие муки, которых он не знал с момента, как налил себе первый бокал спиртного. Сейчас он не желал ничего, кроме как вновь провалиться в благословенную бездну бесчувствия. Да будут прокляты кастильские виноделы! Вообще все кастильцы. И все виноделы. Он застонал, но тут же оборвал стон, потому что даже от этого слабого звука голова раскололась, как от удара булавой. Рот, казалось, заткнули кляпом из самых грязных тряпок. По ощущению тепла на спине он понял, что уже наступил день, поэтому поднимал веки осторожно. И все равно свет пронзил глаза, как будто в них загнали раскаленные гвозди. Наконец до него дошли две вещи. Во-первых, он находился не в своей спальне. А во-вторых, ему еще только предстоит путешествие по всем кругам ада.
Рядом с ним, прильнув, лежала она, нагая, как в момент своего появления на свет. Она являлась воплощением его снов: ее ягодицы упирались вниз его живота, его рука по-хозяйски лежала у нее на талии. Утреннее солнце играло у нее в волосах, как в капле росы на только что распустившемся, дышащем невинностью цветке.
Мучившая Гастона головная боль показалась сущим пустяком по сравнению с бездной ужаса и отчаяния, в которую он сам себя низверг.
Святая Дева Мария, матерь Божия, что же он наделал! В больном мозгу пульсировало слово «невинность». Он проник в ее комнату как сомнамбула, в пьяном угаре? Просто прилег рядом с ней?
Он осторожно убрал руку с ее талии и стал медленно подниматься с постели. Еще не до конца поднявшись, он со всей ясностью осознал всю абсурдность своих попыток не думать о самом худшем: на скомканных шерстяных одеялах он увидел яркое пятно — очевидное доказательство потери девственности. Дьявол, он даже не позаботился снять с постели одеяла и положить ее на простыни!
Он отступил на шаг и почти свалился с возвышения, на котором была установлена кровать, и снова едва не упал, налетев на свои же сапоги, лежавшие на куче одежды. Гастон взглянул на них, и память мгновенно раскрыла перед ним все пьяное безумие прошедшей ночи. Значит, он набросился на нее изголодавшимся самцом.
Отчаянно ругаясь, он сжал голову руками, то ли стараясь заглушить страдания, то ли пытаясь раздавить свой череп. Ее нельзя винить — она не пыталась ни соблазнить, ни обмануть его. Он это очень хорошо помнил. Он сам настоял. Она говорила «нет», умоляла его уйти. Но он применил силу, свалил ее, как охотник лань.
Гастон зажмурил глаза, ненавидя и презирая себя и мерзкие желания, рожденные в его черной душе. Он хотел ее, и он ее взял. Почти не понимая, что он делал, почти не помня, как он это делал. Он приехал сюда, потому что хотел, чтобы она отдохнула от тягот путешествия, а вместо этого изнасиловал ее. Не думая ни о ней, ни о себе. Ведь он же знал! Знал, что не может доверять себе, если, окажется рядом с ней, не окруженный толпой сопровождающих.