Навуходоносор
Шрифт:
— Хор утверждает, — заявил купец, обращаясь к царю Вавилона, — что его хозяин Шаник имеет надежную связь в Вавилоне… Шаник-зери похваливается перед владыкой Египта, что при твоем дворе, господин, для него не существует тайн. Каждый чих ему, мол, известен. Сообщил он фараону и о болезни твоей любимой жены, о том, что господин построил для нее замок в окрестностях городка Шамшары. Даже назвал число отборных, которые охраняют царицу. Два пятидесятка и пятидесяток конницы. Верны эти сведения или нет, судить тебе, господин. Далее Шаник заявил, что последние два года выдались в Вавилонии чудовищно неурожайными и ты был вынужден пойти в поход за продовольствием. Но это не самое страшное, господин. Хор явно встревожен на днях Шаник похлопал его по плечу и обмолвился, чтобы тот не печалился. Скоро, мол, они будут в Вавилоне и он, то есть, Хор, еще сможешь отплатить кое-кому за пребывание в рабстве и за отрезанное ухо.
Навуходоносор заметно помрачнел и обратился к Набузардану.
— Что с отцом Шаник-зери Бабу-аха-иддину? Есть какие-нибудь свидетельства его преступной деятельности?
— Нет, господин.
— Займись
— Так точно, господин.
— У тебя все? — обратился повелитель к Хануну.
Тот поклонился.
— Ступай.
Бабу-аха-иддину, сын Набу-ахе-буллита, сподвижника Набополасара, являлся богатейшим землевладельцем в Борсиппе, соседнем с Вавилоном городе. Он также занимал место главного жреца храма Эзиды, посвященного богу мудрости Набу и входил в верхушку жреческого сословия Вавилонии.
Все, о чем сообщил Хануну, не составляло тайны для людей, близких к правящим кругам Вавилона. Два последующих после сдачи Урсалимму года в Аккаде выдались неурожайными — даже в сухой сезон на равнину, прилегающую к Нижнему морю, обрушивались обильные ливни. С крепостных башен, как сообщалось в донесениях Бел-Ибни, на сколько хватало взгляда, различалась водная гладь. Вода быстро сходила — сказывалось благотворное влияние канала Паллукат и озера, собиравшего избыток стока Евфрата, — все равно местность в низовьях Тигра и Евфрата теперь все более напоминала болота, из которых вышел народ халду. Разве что тростниковых зарослей здесь было поменьше и вся местность была исчерчена высокими насыпями, из года в год нараставшими на берегах оросительных каналов при очистке дна. В сыром, пропитанном испарениями воздухе царице становилось совсем плохо, она чаще начинала кашлять кровью. Совсем постаревший и чуть тронувшийся печенью Бел-Ибни, попавший под каблук своей наложницы-хеттянки, относился к жене Кудурру с удивительной заботой. Это он настоял, чтобы женщину на это время отправили в восточные горы, к верховьям реки Диялы — там все родное, там простор, вольный ветер, рукой подать до обладающей целебным воздухом столицы Мидии Экбатанов. Там Амтиду вновь повеселела, написала мужу, что приказала разбить на склонах гор сады. Теперь все вокруг в цвету. Просто прелесть… На главной башне свила гнездо семья аистов, ей нравится следить за их величавым полетом, слушать их клекот. Эти птицы приносят удачу. Чувствует она себя значительно лучше и мечтает вновь увидеть своего господина. Пусть хотя бы на ненадолго завернет к ней в провинцию…
Все так, но как изменнику, сбежавшему в Египет, стало известно точное число людей приставленных охранять Амтиду? Подобные сведения могли просочиться только из дворцовой канцелярии.
Навуходоносор отложил пергамент, уставился в ковер, постеленный прямо по земле. Шатер был разбит на сухом возвышенном месте, все равно от пола тянуло духовитой весенней травой, прелью. Скоро здесь, в верховьях Евфрата, все дружно кинется в рост, оденутся листвой деревья, расцветут сады.
Он вообразил, как должно быть хорошо в местечке, где теперь лечилась Амтиду. Пила сквашенное кобылье молоко, дышала чистым горным воздухом. По утрам ее будил клекот аистов. Кудурру с детства любил этих крупных, благородных, очень семейственных птиц. Доверенные слуги извещали, что в последнее время госпожа действительно чувствовала себя значительно лучше. Услышал Мардук его молитвы? Или так всегда бывает перед ухудшением здоровья? В любом случае он обязательно завернет к ней, обнимет… Нергал с ними, с государственными заботами — никуда от них не скроешься ни на минуту не освободишься.
Он вздохнул, неожиданно спросил себя — почему все вдруг пошло в раздрай? Неурожаи, бесконечные волнения в Заречье, болезнь Амтиду и, главное, смута и ропот в Вавилоне. Посчитать эти хлопоты божьим наказанием за то, что переступил порог святилища Яхве? Глупости! Яхве сам пролил на него божественный свет, да и сердце томилось жаждой увидеть сияние невечернее. Почему ярмо власти с каждым годом становится все теснее и теснее. Может, оттого, что слишком круто он решил взнуздать народы? Слишком рьяно работает бичом? Но ведь он всего-навсего наводит порядок!.. И что толку? Страна бурлит, армия все больше и больше пополняется наемниками, все чаще и чаще его приказы увязают в непомерно раздувшемся штате писцов. Удивительное дело — чем быстрее богатела страна, тем отчетливее проявлялись недовольство в среде зажиточных граждан. Теперь считают доблестью, умением жить, похвальной изворотливостью посылать вместо себя на службу нанятого бедняка. Где только сытые вавилоняне отыскивают подобную шваль, не годную ни к строю, ни к владению оружием, понять невозможно! Вроде в все сыты, вавилонские храмы кормят десятки тысяч потерявших средства к пропитанию бедняков, а количество уродов, колченогих и слепых на улицах столицы не уменьшается…
Навуходоносор драконовскими методами пытался воздействовать на тех, кто стремился уклониться от воинской повинности и в целом он держал ситуацию под контролем, однако массы продолжали роптать. Неужели прав Набонид и кто-то, скрывающийся в тени, умело раздувает угли? Секретарь полагает, что нашел источник зла? Где же он искал?.. Прежде всего среди храмовой верхушки, среди состоятельных граждан, жирующих на доходах святилищ. Сильные имели огромную клиентуру в городских низах. Конечно, никто из них даже не заикался о смене властителя — народ, да и сами сильные верили в царственность Навуходоносора, однако последние события, особенно неурожаи, бестолковое рвение, проявляемое Бел-Ибни в деле реформирования вопросов веры, показали, что верхи вполне могут отвернуться от своего любимца или попытаться свести его власть к правам наемного командующего армией. Против этого всегда боролся его отец Набополасар. Он стоял за крепкую, ограниченную исключительно обычаями предков и законами, передающуюся по наследству царскую власть.
Изменилась и международная обстановка. В Заречье, в Тебете и Кислеве, зрел заговор, об этом Навуходоносору было точно известно. Даже тесть его, правитель Дамаска, оскобленный холодностью Навуходоносора к его дочери, все чаще позволял себе делать совершенно неприемлемые заявления о нетерпимости вавилонского ярма, неподъемности тягла. Простак, он надеялся руками Навуходоносора покорить весь Арам и сесть там правителем? Это были тщетные надежды. Вспомнил бы, как трясся от страха, как валился на пол, когда после победы под Каркемишем победоносная армия вавилонян подошла под стены Дамаска. К сожалению, Бенхадад не отличается крепким умом. Это был мелкий ничтожный человечек, совершенно одуревший от родства с великим Навуходоносором и потерявший реальные очертания своей силы. Беда в том, что тронуть его нельзя! Пока!.. Возможно, что кто-то ждет не дождется, когда у Навуходоносора не выдержат нервы и он сцепится со своим родственником. Так, по мелочам растратит свои силы и царственность. Все равно Бенхадада следует приструнить, он вздорно ссорится с соседями по поводу ничего не значащих клочков земли и в случае отказа соседа удовлетворить его прихоти, тут же начинает жаловаться зятю и клянчить войска. Тут еще сообщение Хануну о посольстве, посылаемом Нехао на север. Союз Египта с Лидией был опасен, как, впрочем, и лукавство финикийцев.
Обдумывая сложившееся положение, Навуходоносор трезво полагал, что все эти трудности преодолимы, однако такой ответ как-то не грел печень. В чем загвоздка, он долго не мог понять, разве что после разговора с Хануну мелькнула прозорливая мысль — неужели Набонид прав и все эти беды выплескиваются из одного источника? Где-то в его окружении вдруг заработал потайной фонтан и начал заливать подножие его трона хрустальной на вид и в то же время насмерть отравленной жидкостью? К этой мысли склонял его Набонид. Вывод, сделанный секретарем, был ошеломляюще мрачен. Каждая трудность в отдельности, утверждал помощник, была преодолима, но что произойдет, если они навалятся все разом? Сможет ли повелитель при таком развитии событий совладать с вызовом? Скажем, на марше вспыхнул бунт в армии, в это же самое время фараон выступил за пределы Дельты с войском, одновременно начался бунт в Вавилоне… Как он сможет поспеть одновременно ко всем горячим точкам?
Против Египта можно отправить Нериглиссара, он уже созрел до руководства войском. (Кстати, неплохо бы привязать его родственными узами к царствующей фамилии — об этом, конечно Навуходоносор со своим секретарем не поделился.) Он сам явится в столицу и наведет там порядок. План был неплох, объяснил Набонид, однако вот в чем загвоздка — все эти контрмеры должны давать результат сразу и незамедлительно. Стоит войску застрять в Египте, как великий царь сможет утихомирить Вавилон? Пора принять самые решительные меры, доказывал Набонид. Отсиживаться в обороне, значит, обречь себя на поражение. Что же делать, спросил господин. А вот что, заявил Набонид надо заставить злоумышленников сделать решительный шаг. Открыть лица. Для этого…
Навуходоносор без всякой радости выслушал секретаря, потом, согласившись на его предложения, добавил, что никакого отказа от реформ, проводимых Бел-Ибни быть не может. Это будет недопустимая слабость, измена славе Мардука! Все удивительно ловко сплеталось в рассуждениях уману: величие Мардука безраздельно осеняет мир, дарует царственность правитель; тот в свою очередь несет его имя в дальние страны, тем самым награждая миром и благоденствием земли и народы; черноголовые в свою очередь в едином порыве восхваляют правителя и того, кто создал вселенную. Насущная потребность в подобном единении также была налицо — все торговое сословие независимо от языка поддерживало Навуходоносора, ремесленные и крестьянские низы тоже были заинтересованы в спокойствии. Верхам тоже пора осознать, что ежегодная подушная подать в конце концов во много раз выгоднее, чем ежегодный разбой и грабеж. Набонид не сдержал усмешку, потом тут же склонил голову. Навуходоносор приказал — говори! Что ты имеешь против первого визиря? Если бы Бел-Ибни был более осторожен, сказал Набонид, поменьше трепал языком насчет подлинной сущности всех этих белов, баалов, ваалов, которые всего-навсего являются древними обликами Мардука, если бы помалкивал насчет того, что въявь они не существуют и представляют из себя остатки дикости и варварства — великому царю было бы куда легче проводить в жизнь подобную политику. Мысль эта тайная, зачем уману высказывает ее повсеместно, когда следует и когда не следует? Может, вызвать его и сделать ему хорошее внушение, ведь он, правитель Вавилона, до сих пор, по совету мудрейшей, прекраснейшей Амтиду, неукоснительно дистанцировался от своего первого министра. Мало ли какие мысли старик имеет право высказывать вслух — такое свободомыслие было в Вавилоне не в новинку. Задолго до Бел-Ибни по рукам ходили таблички с такими еретическими сочинениями как «Зерцало правителя», где в кощунственной для правителя форме давались советы по управлению государством. Если бы уману заодно приструнил свою воспитанницу, принцессу из Каркемиша, позволяющую себе в открытую насмехаться над опекаемыми царем культами. Что у мужчины в печени, то у бабы на языке… С другой стороны, осторожно начал Набонид, с нее удобнее всего начать. В той круговерти, разметавшей общественное спокойствие и веру в царя, она играет далеко не последнюю роль. Далее Набонид сказал, что у него есть надежные сведения, что эта вздорная спесивая женщина мечтает примерить тиару царицы вавилонской. Стать, как бы поточнее выразиться новой Шаммурамат или, как ее называют греки, Семирамидой… Ты полагаешь спросил Навуходоносор, что она… с моим братом?.. Секретарь склонил голову — так утверждает Ша-Пи-кальби.