Навуходоносор
Шрифт:
В конце концов на том и порешили. Уже на выходе Гошея осторожно, чтобы никто не услышал, спросил Делайю.
— Если волку будет мало Иоакима, мы скормим ему Иехонию, как достойного наследника своего отца?
— Ты всегда отличался прозорливостью, — также аккуратно ответил Делайя. — У нас в запасе еще есть Матфания. Как бы наладить с ним связь?..
— Сделаем, — пообещал Гошея.
Слух о том, что сильные договорились сдать город и что царь не воспротивился этому решению, к утру облетела город. Об этом только и перешептывались на кривых улочках Иерусалима. Вслух выражать беспокойство осмеливались только в сырных рядах, расположенных в самом вонючем квартале города, в лощине между холмами Сионом и Морией, и северных бедных кварталах. Там ясно поняли, с кого знатные сдерут невиданную доселе дань. Хвалебные выступления Анании с призывом всем скопом двинуться на стены и одним ударом опрокинуть ненавистного врага, отзвука не находили. Все ждали слова Иеремии, но возмутитель спокойствия, предатель, лжепророк, верзила анатотский — как только не называли его в городе, тоже вел себя на удивление тихо. Два дня он молился в храме, многие жители, затаив дыхание, прохаживались рядом. Многие становились поблизости на колени и молились о спасении, даровании чуда, о выполнении обета, который дал своему народу Саваоф. Молились и поглядывали на длиннющего, в штопанной хламиде, лысого мужчину. Руки у него большие, ступни большие, сам лыс, только венчик седых волос обегает шишковатую голову. Что на этот раз открыл ему Яхве, чем поделился? Когда же сыродел Софар не выдержал, попытался расшевелить его, вызвать на разговор, Иеремия поднялся, отряхнул пыль с колен, откликнулся.
— Ты спрашиваешь, Софар, как быть? Что я могу ответить? Взгляни на себя, вид у тебя убитый — ты лепил горшок, а он развалился в твоих руках. Попробуй изготовь другой горшок, какой тебе вздумается, и если вновь он развалится, не станет ли тебе обидно? Вот и Господь Бог сокрушается — зачем вы подвигли его на гнев своими идолами, чужеземными, ничтожными? Господь сказал мне: видел ли ты, что делала отступница, дочь Израиля? Она ходила на всякую высокую гору и под всякое ветвистое дерево и там блудодействовала. И после того, как она все это делала, Господь говорил ей: «возвратись ко мне»; но она не возвратилась. Видала это ее вероломная сестра Иудея. И Господь видал, что, когда за все прелюбодейственные деяния отступницы, дочери Израиля, я отпустил ее и дал ей разводное письмо, вероломная сестра ее Иудея не убоялась, а пошла и сама блудодействовала.
Как же не сокрушаться Господу?!
Пройди по улицам Иерусалима, Софар, и посмотри, и разведай, и поищи на площадях его — нет ли где человека, соблюдающего правду, взыскующего истины? Найдешь — объяви всем. Тогда сохранит Господь народ сей. Вот о чем скорблю — говорите вы «жив Господь!», но клянетесь ложно. Как-то, Софар, спросил я самого себя — может, это все из-за бедняков? Они глупы, потому и не знают пути Господня, закона Бога своего. Может пойти к знатным и поговорить с ними, ибо они знают завет. Но и они сокрушили ярмо, расторгли узы. За то поразит их лев, вышедший из чащи, волк пустынный опустошит их, барс будет подстерегать у городов их. Кто выйдет из них, будет растерзан, ибо умножились преступления их, усилились отступничества их.
Пророк поднялся, направился к выходу из храма. Софар, полный уныния, семеня последовал за ним. За ним потянулись другие. Так, в сопровождении не желающей приблизиться к пророку толпы Иеремия вышел на храмовую площадь солнечный свет брызнул ему на лысину, осветил лицо. Здесь остановился Иеремия и завопил.
— Было мне слово Господне, было! Сказано: изготовь, горшечник, сосуд, какой тебе по нраву, и если развалится он в руках твоих, изготовь новый сосуд. Разве, говорит Господь, не могу я поступить с вами, дом Израилев, подобно горшечнику? Что глина в руках в руках гончара, то вы в руке его, дом Израилев.
Иеремия повесил голову, задумался, потом произнес так.
— Так говорит Создатель — есть народ избранный. Зачем же он изменил мне, отвернулся от слов моих. В праве я искоренить, сокрушить и погубить его. Но если народ, на который он это изрек, обратится от своих злых дел, Господь, судья наш, отложит зло, которое помыслил сделать ему.
Пророк замолчал, развел руками — в этот момент солнце зашло за тучу. Площадь, храм, «медное море», жертвенники, и чуть ниже, за колоннадой царский дворец и по правую руку, на Сионском холме, замок Давида накрыла густая, сизая тень.
— Вот что сказал Господь о царе вавилонском, — тихо и звучно произнес Иеремия. — Если какой народ и царство не захочет служить ему, Навуходоносору, и не поклонит выи своей под его ярмо, — этот народ я накажу мечом, голодом и моровой язвой, доколе не истреблю их рукой его. Так говорит Господь…
С тем и ушел…
Эта слова тотчас были доведены до сведения государственного совета. Народ иерусалимский окончательно впал в уныние.
Утром второго дня месяца кислиму (декабрь 598 г. до н. э.) Иерусалим распахнул ворота. Прежде всего врата Долинные, откуда вышел малочисленный кортеж. Большинство знатных, прослышав от доверенных людей о принятом решении сдать город, всю ночь прятали добро. Многие с семьями сумели покинуть Иерусалим, выбравшись за пределы стен через Овечьи ворота, а также Врата источника, — город был велик, и приведенных с собой войск Навуходоносору не хватало, чтобы полностью перекрыть все входы и выходы из него. Тем более со стороны Масличной горы, где в камнях было протоптано множество скрытых тропинок.
В вавилонском лагере послов принял Набонид. Навуходоносор к ним не вышел. Секретарь был суров, объявил условия, заставил Иехонию как законного наследника дать клятву на верность. Затем предупредил — пусть почитаемый вами Яхве будет свидетелем, что и на этот раз вавилонский царь сдержал гнев и не предал город огню и разрушению.
Сразу после сбора дани, не позволив развернуть возле стен обычную в таких случаях торговлю, Навуходоносор повернул армию на север — в Галилею, Финикию, в сторону бунтовавшего Верхнего Арама, куда уже добралась та часть войска, которая была пущена по старому маршруту.
В войске глухо ворчали — воевали-воевали, столько трудностей в пустыне перенесли, глянули на богатый Урсалимму, облизнулись и — ступай прочь? Что же за здорово живешь ноги сбивать? Царь свою добычу получил, а мы?..
Эти настроения поддерживали младшие и средние начальники, глухое недовольство проявилось и в верхних эшелонах власти. Тишайший Набонид осмелел до того, что посмел возразить господину по поводу судьбы Урсалимму. Он тоже, как и дряхлый Бел-Ибни, с непонятной яростью настаивал на том, чтобы стереть это гнезде бунтовщиков с лица земли.
Навуходоносор задумался — в гнев не впал. Попытался объясниться с ближайшим советником. В конце концов Набонид и высшие офицеры никогда не отличались склонностью к глупому упрямству, ведь с точки зрения стратегии, укрепления позиций Вавилона в Заречье Иерусалим представлял из себя важнейший, скрепляющий всю ситуацию узел. Его уничтожение сводило все усилия царя провести в жизнь новую государственную политику к обычному разбойному походу. Стереть гнездо лицемеров и бунтовщиков с лица земли было можно, но что потом? Ежегодные походы в Заречье за данью? Этим путем уже протопали цари Ашшура, результат известен. Для крепости государства необходимо было добиться, чтобы подвластные цари сами везли в Вавилон дань, причем делали это с радостью. Если хотите, с песнями и плясками!.. Это могло произойти только в том случае, если бы и они сами имели доход, пусть даже ненамного превышающий дань. Чтобы кое-что прилипало и к их рукам. Этот излишек мог складываться из торговых пошлин, поощрения собственных купцов и ремесленников, обустройства хозяйства. Да мало ли из чего можно извлекать доход в мирное время? Это только во время войны больше жгут и губят, чем строят и добывают прибыль.
Однако убедить сподвижников было трудно. Первым в открытую посмел возразить правителю старик Шамгур-Набу. На военном совете в узком кругу, состоявшемся спустя два месяца после сдачи Иерусалима, в виду островного Тира, начальник пехоты так и заявил.
— В армии зреет недовольство. Во второй раз такой лакомый кусочек как Урсалимму пролетел мимо нашего рта. Кудурру, простым солдатам не понять величие твоего стратегического замысла. Им нужна добыча.
— Ладно, — кивнул царь, — возможно, им действительно не понять, но вы-то должны наконец уразуметь, что куда удобнее ходить по этой земле, как по своим собственным угодьям, чем постоянно обжигать ступни, ступая по раскаленной почве. Урсалимму куда более важен в качестве союзника, чем в качестве примера, показывающего, что случается с теми, кто оборотился к нам спиной. По предварительной прикидке мы можем постоянно получать с этой земли столько, что никакое разовое разграбление города и страны не даст нам столько богатства. Можете поинтересоваться у Набонида.