Навья кровь
Шрифт:
Лиза знала, что отчим — сам пришлый. Он как-то упоминал, что появился здесь меньше пятнадцати лет назад, через Изнанку. Интересным было то, что из пятидесяти с лишком взрослых человек, живущих в поселении на данный момент, никто тех времён не застал. Что случилось с предыдущими, настоящими хозяевами, знал только Олег Дмитриевич.
На ферме, в отличие от Гомеля, централизованные электричество, водопровод и отопление отсутствовали. Но генераторы имелись, и в некоторых зданиях при необходимости всё это включалось. Редко, правда: Олег Дмитриевич считал, что бережливость — залог благополучия. Хотя в доме, в котором жил он
Антон, не заезжая непосредственно в деревню, свернул налево, к погосту. Егор тоже не стал заворачивать на склад, а поехал в центр, прямо к дому отчима.
На улице было безлюдно, но в зданиях кое-где в окошках горел свет: рановато для сна. А в маленьких окошках псарни, мимо которой они проехали, вообще свет был электрическим, и еле слышно тарахтел включённый генератор. Лай стоял просто сумасшедший.
«Надо будет заглянуть, мама там сейчас, наверное».
— Петрович, ты со мной или домой?
Лиза с неохотой ответила:
— Надо к отцу. Он сказал сразу ему на глаза показаться, как вернусь. Только про приключение в лесу давайте вы сами расскажете, я в кухне посижу, отогреюсь. После вас пойду.
— Как хочешь. А я хотел Дмитричу расписать в красках, как ты нас спасла. А хотя знаешь? Всё равно расскажу. Похвала от бати лишней не бывает, — подмигнул свинопас.
— Спасибо.
Глава 6
Отчима Лиза ненавидела. Но это только на первый взгляд. На самом деле он вызывал в девушке очень сложное, многосоставное чувство. Ненависть являлась всего лишь клеем, соединяющим всё остальное в единый эмоциональный ком.
Например, благодарность. Она, безусловно, была. Всё детство Лиза прожила в Гомеле, в двухкомнатной квартире на улице Пушкина. Кроме девочки и мамы, здесь ютилось ещё семь взрослых женщин и четверо детей. Батареи были срезаны неведомо когда, поэтому отапливаться приходилось с помощью старой буржуйки — труба дымила в форточку, плотно забитую тряпками, чтобы ни один драгоценный градус тепла не ушёл на улицу. Вода — только холодная, причём ванной комнаты в квартире даже и не было, лишь туалет с унитазом. И раковина на кухне. Хоть в центральном районе и хватало многоквартирных домов, более-менее пригодными для жизни были только те, что жались к вокзалу — за два десятка лет большинство зданий города превратились в бетонные коробки с лопнувшими трубами, выбитыми окнами и кое-где обрушенными стенами. Сохранившие функциональность дома занимали коренные жители, то есть те, кто был прописан здесь ещё до конца света, или пришедшие в Гомель во времена лилового тумана.
Ну, и те, кто смог «подняться» по социальной лестнице благодаря коммерческой жилке, профессии, нужной обществу, или колдовским навыкам.
Мать же, как и соседки, была вполне заменимым, незаметным винтиком поселения и зарабатывала чисткой рыбы. Их дом стоял относительно недалеко от реки, рыбалка городом была поставлена практически на промышленный поток, поэтому женщины держались за это место изо всех
Излишки заработанного женщина тратила на школу для Лизы и на самогон для себя. Каждый вечер тяжёлый рыбий дух в квартире сменялся за запах перегара. Жительницы квартиры не знали, как ещё избавиться от ощущения тоски и безысходности, кроме как с помощью спиртного. Если бы не отчим, мать, скорее всего, через пару лет окончательно бы спилась.
Он выдернул их оттуда и перевёз на ферму. Да, здесь тоже хватало забот, но жизнь была не в пример свободней, радостней и полней. Да и мама прекратила пить. Вот только рожать начала каждый год.
К благодарности вполне гармонично примешивалась обида: Олег Дмитриевич считал, что современному человеку, если он не гений и не маг, достаточно уметь читать, считать и более-менее понятно писать, можно даже печатными буквами. Поэтому после переезда пришлось бросить школу.
Но, в принципе, его вины в этом не так уж и много: добираться из поселений-спутников до Гомеля и взрослым-то сложно, что уж говорить о детях. Так что, по сути, в школе учились только жители Центрального района. Окрестности справлялись сами, кое-как. Мария Николаевна всегда шла навстречу, например, давала учебники из библиотеки во временное пользование, составляла план обучения и даже могла проэкзаменовать ребёнка с окраины за символическую плату. Другое дело, что взрослые ну очень редко просили о подобной помощи. Образование постепенно превращалось в роскошь, но человечество пока этого не замечало.
Лиза только пару лет назад ощутила нехватку знаний, и сама занялась своим обучением. Но об этом позже.
Кроме благодарности и обиды, в комке чувств можно было угадать страх, восхищение, подозрительность и много-много чего ещё. И в зависимости от расстояния до Олега Дмитриевича, от степени его трезвости, от времени года и от обстоятельств встречи на передний план выходила какая-то определённая эмоция.
Ненависть вылезала только вне фермы. И чем дальше от дома находилась Лиза, тем сильнее она ненавидела и презирала отчима.
К матери девушка тоже испытывала сложные чувства, замешанные на брезгливости, жалости и безграничной любви.
На кухне, возле печки, было жарко. Лиза сняла шапку, почесала зудящий после отвода глаз лоб и расстегнула куртку.
— Замёрзла? — спросила Елена, худенькая кудрявая блондинка бальзаковского возраста, дежурная, то есть, любимая жена этого месяца. — Хочешь, чайник вскипячу? Мы недавно мяту с ромашкой заварили.
— Спасибо.
— Спасибо «да» или спасибо «нет»?
— Нет.
Елена потеряла к девушке интерес и вернулась к своему занятию: сбиванию масла в древней маслобойке.
Жёны становились «любимыми» в строгом соответствии с графиком. Каждая на три недели. На это время женщина вместе с детьми переезжала в дом Олега Дмитриевича и становилась в нём хозяйкой. Ну, или служанкой, это как посмотреть. Да ещё и супружеский долг отдавала. Исключение — поздние месяцы беременности и немного после родов.
Очередная новая жена жила в усадьбе отчима долго, пока мужчина не терял к ней интерес. Обычно хватало полугода.