Найденный мир
Шрифт:
– Владимир Афанасьич, осмелюсь к вам обратиться, – нарушил раздумья геолога Злобин. Старший лейтенант оставался в лагере за командира. Умом Обручев понимал разумность такого выбора: великан-офицер не только был на корабле старшим по званию после Колчака, но и отличался особым умением вразумлять простых матросов. Справиться с неповиновением нижних чинов, какого можно ожидать в тревожной и суровой обстановке, ему будет проще, чем младшим и менее опытным товарищам. Особенно если трудности связаны будут с непредсказуемой фауной здешних мест: после достопамятного случая с сордесом к старшему лейтенанту прочно прилипло прозвище Бесобой. И все равно неприязнь оставалась.
– Слушаю вас, Николай Егорович, – отозвался ученый, стараясь ничем своего нерасположения не выказать.
– Что можете посоветовать нашим охотникам? – перешел к делу Злобин. Он указал на первую партию, собравшуюся на краю лагеря, у завала из выдранных с корнем хвощей: наваленные грудой, они превращались в колючую баррикаду для защиты от хищников.
Обручев нахмурился. Офицеры и матросы с «Манджура» все еще мыслили старыми категориями. Для них хищник – это волк, медведь, тигр. Геолог был твердо уверен, что ничего похожего здесь они не встретят. Ослепляющее ужасом прозрение, свалившее Никольского с приступом жесточайшей меланхолии, подкрадывалось исподволь.
– Ничего, – резче, чем собирался, ответил он. – Мы пока ничего не знаем о местной дичи. Местность вокруг кажется плодородной, здесь должна быть живность… Водятся ящерицы… – Тут Обручев покривил душой простоты ради: существа, собиравшие вынесенную прибоем добычу на берегу в часы отлива, не были ящерицами в том смысле, какой вкладывает в это слово зоолог. Скорее они напоминали маленьких – в полторы ладони – крокодильчиков, если бы те могли встать на задние лапы. – Но крупной добычи не видно.
– Распугали мы ее небось, добычу, – вздохнул Злобин. – На десять миль вокруг.
Обручев пожал плечами:
– Значит, надо идти дальше.
Он окинул взглядом лагерь, прижавшиеся к земле палатки, матросов, будто заснувших с уходом «Манджура». И принял решение.
– Угонятся ваши охотнички за стариком? – спросил он Злобина.
– Какие ваши годы, Владимир Афанасьевич? Пятидесяти не… Подождите, не понимаю вас. Или вы желаете отправиться с отрядом вместе?
– Именно, – кивнул геолог. – Сумку только прихвачу и молоток. Если не найдем ничего живого, так хоть образцов наберу… И спрошу Владимира Леонтьича, не собрать ли по его части всякой травы. Он, как я смотрю, поблизости от палаток найдет себе добычи вдоволь, но…
– Травы, – повторил Злобин, перебив его. – Вот чего не хватает. Травы под ногами.
– Больше не могу, – выдохнул геолог. – Привал.
Он тяжело опустился прямо в гамак из сплетенных побегов. Живой пружинный матрац подался немного, но выдержал.
Лет пятнадцать тому назад молодой Владимир Обручев исходил половину Центральной Азии. Только в потанинской экспедиции он прошагал и проехал по внутренним районам Китая тринадцать тысяч километров. Сейчас он готов был обменять их все на пять верст, пройденных только что по некрутым склонам Зазеркальной гряды.
Внутренние склоны кратера, заключавшего в себя Зеркальную бухту, не были круты: время сточило их почти до основания. За пологими холмами простиралась изрезанная промоинами равнина, уходя на юг, где зеленели лесистые отроги центрального хребта. Совсем далеко, на грани видимости, касался неба правильный конус молодого вулкана, похожий на Фудзияму цвета хаки. Можно было ожидать, что по приморской равнине, вдобавок лишенной лесного покрова, идти будет легко и приятно. Но не тут-то было.
Косность мышления, корил себя Обручев, потирая стонущие лодыжки. Кому могло прийти в голову, что природа не так давно обзавелась столь полезным изобретением, как травяной покров? И тем более представить, чем обернется для путешественников его отсутствие?
Там, где зеленый полог прорвался, обнажив каменные кости земли, пройти было невозможно вовсе. Пласты туфа эрозия проела так старательно, что плита, на первый взгляд представлявшаяся монолитной, даже от тени сапога рассыпалась острой, скользкой крошкой. Идти по ней было примерно так же удобно, как шагать по намыленным бритвам. Волей-неволей приходилось держаться заросших участков, обходя промоины и голые пригорки.
К несчастью, брести по заплетенному темно-зелеными лозами простору было ничуть не удобнее. Травы не было. Вместо нее землю покрывало подобие стланика, турецкий ковер из плауна и жесткого мха, сквозь который пробивались такие же жесткие побеги неизвестных растений с узловыми розетками мелких глянцевых листьев и оранжевыми вонючими стробилами – или соцветиями, трудно было понять. Ничего похожего в ископаемых мелового периода палеонтологи не описывали. Стоило шагнуть на этот рыхлый «ковер», как он продавливался, изгибаясь причудливым образом, словно стремился сбросить груз. Колючие отростки рвали штаны и пытались дырявить подошвы. В лучшем случае охотникам удавалось удержать равновесие на постоянно покачивающейся опоре. В худшем – неосторожного приходилось бережно выпутывать из колючих объятий «ковра», а то и вытаскивать из-под него – кое-где зеленая паутина заплетала промоины в массах слежавшегося пепла, образуя природные ловчие ямы. Местами из «ковра» торчали приземистые растения, похожие на миниатюрные цикадовые пальмы – волосатые бочонки-шишки стволов и кожистые листья, только не рассеченные, а цельные, точно пластинки веера.
За полдня охотничьему отряду удалось пройти около пяти верст. При мысли о том, что возвращаться придется той же дорогой, да еще в ночь, Обручеву делалось дурно. И за все это время он не увидел ни единой живой твари, за вычетом крупных – почти с ладонь – бабочек с перламутровыми крыльями необычайной красоты, что кормились на оранжевых шишках.
– Может, ну ее к лешему, такую охоту? – жалобно простонал Коля Жарков, самый молодой из охотников.
– Цыть, – оборвал его Горшенин. Геолог, как человек, привязанный профессией к суше, так и не понял, что означал затейливый чин Павла Евграфовича и почему обращаться к нему матросам полагалось непременно «господин боцманмат». – Вон, опушка виднеется. Еще малость помаемся, а там, глядишь, и полегче, в лесу-то…
Обручеву лес не внушал ни доверия, ни других теплых чувств. На опушке темнели стволы древовидных папоротников; дальше, над их развесистыми веерами, проступали из дымки окутанные салатовой дымкой ветви – то ли мелкая весенняя листва, то ли тонкие светлые иглы, издалека не разберешь. Странный это был лес, загадочный и мрачноватый, несмотря на прозрачность. Облака застилали солнце, и клочки тумана, не выжженные его лучами, продолжали висеть над землей.
– Туман плывет, – пробормотал третий, самый неразговорчивый участник похода, комендор Черников.
«Ветра же нет», – мелькнуло в голове у Обручева. Потом он вгляделся в колыхание ветвей, в ползущую мглу на ясном свету, под бессолнечным небом. И увидел.
– Какие они большие…
Они действительно были большими. Настолько большими и странными, что взгляд поначалу соскальзывал с очертаний тел. Проявлялись и вновь исчезали в сплетении теней лишь части: тяжелая поступь задних лап… могучие клювы… неимоверно длинные уплощенные хвосты… И лишь несколько секунд спустя мозаика сложилась.