Найти себя
Шрифт:
– А я не признал тебя поначалу, сосед-сиделец,– шепнул мне кто-то невидимый сзади.
Я обернулся и глазам не поверил. Выглядел амнистированный вор шикарно – никакого сравнения с недавним узником объезжей избы. Радостные объятия вскоре перешли в воспоминания о совместном сидении в общей камере, после чего я недолго думая предложил обмыть встречу.
– А есть на что? – осведомился Игнашка и, склонив голову набок, хитро уставился на меня.
Пока я растерянно хлопал себя по поясу и недоуменно разглядывал свежий срез на куске кожаного шнурка – остальная часть вместе с кошелем куда-то испарилась, Косой, улыбаясь, протянул мне исчезнувшее.
– То я тебе свое художество выказал,– пояснил он.– Опять жа дай, думаю, гляну, яко он в такой баской одежде со мной обойдется. Ежели нос кверху, мол, ведать тебя не ведаю, то кошель я бы себе оставил. Ну яко наказание али урок. А коль ты не чинясь со мной говорю завел, то и я, стало быть, по-людски. Хотя кошель тут так не носят – енто тебе свезло, что я первым попался.
Выяснилось, что заглянуть ко мне в гости он уже порывался не раз, тянуло его «переведаться» [81] , но смущали мои высокие титлы, потому желание свое он старательно гнал прочь. Ну а раз так выпало, значит – судьба.
81
Здесь: повидаться.
Вот с той встречи на Пожаре он нет-нет да и набегал в гости проведать меня. Уж больно лестно было ему иметь в знакомцах целого князя. Правда, визитами старался не злоупотреблять и чаще раза в неделю не появлялся.
По части выпивки он тоже не проявил себя великим охотником.
– Загулять, конечно, можно, да и нельзя русскому человеку без того – уж больно жизня тяжкая. Одначе добро тому пити, кто может хмель в себе скрыти, а у меня оно не больно-то выходит, нутро слабоватое,– пояснил он свою умеренность.– Да и не столь много в жизни радостев, чтоб вот так вот их все в одну кучу слепливать. Енто я к тому, что добрая говоря с умудренным человеком – одно, а гулянка – вовсе иное, потому и пущай они наособицу друг от дружки будут. Неча им вместях делать. Ты лучше мне вон что поведай – неужто и в самом деле...
Любознательным оказался мой тюремный сосед – все-то ему интересно. Но раз такая тяга к знаниям, надо удовлетворять, так что я охотно рассказывал обо всем, что только он ни спрашивал.
Как потом выяснилось, Игнашка еще и потому был в чести у преступного мира, что обладал очень редкой специализацией. Он был наводчиком, или, как в кругу «сурьезного народца» называли эту профессию, дознатчиком.
– Украсть – пустяшное дело. Тута головой думать не надобно, руки трудятся, а ты сам знай себе поплевывай да посвистывай,– объяснял он мне.– Оно и дурень могет. Я-ста, на таковское потому и не гораздый, что уж больно оно все просто. Мне бы чаво похитрее измыслить, дабы закавыка имелась.
– А мой кошель на Пожаре? – напомнил я.
– Э-э-э,– презрительно протянул он.– То я так, яко дите, позабавился слегка, вот и все. А вот выведать, где что у кого лежит,– иное. Тута не десяток, сто потов прольешь, прежде чем вникнешь. Потому и ценят меня сурьезные людишки.– Вздрогнул, испуганно посмотрел на меня и торопливо заметил: – Тока ты не помысли, будто я и к тебе в терем за ентим хожу. Тута я и на икону перекрещусь – полюбился ты мне, хоша и князь, вот и все. Опять же выручил ты меня дважды – с бугаями теми, кои на меня тож поглядывали, да с прощением царевича. Однова я ужо расплатился, но ишшо разок за мной – о том я памятаю.
– Забудь,– махнул я рукой.
– Ни-ни, никак не можно,– не соглашался Игнашка.– У нас, середь сурьезного народца, такое строго.
К хлопотавшей в просторном терему Марье Петровне Игнашка относился очень вежливо, сразу почуяв в ней не простую ключницу, а нечто большее, и называл ее не иначе как «баушка». Получалось певуче и красиво.
– Тока что ж она у тебя одна? – осведомился он как-то у меня.– Я тако мыслю, что клюшнице надзор надобно держать за прочими заместо хозяйки, а она все сама да сама. Опять же и лета у ей немалые – не дело оно.
– Так вроде бы есть те, кто от прежних хозяев остались. И стряпуха, и конюх, и истопник,– возразил я.– И эта, как ее, сенная девка [82] .
– И сколь всего? – усмехался он.
– Человек пять, если считать саму Петровну.
– Пять?! – возмутился он.– Да ты князь али не князь, едрит тебя налево?! Я тута в одни хоромы как-то наведался...– И сразу пояснил, чтоб мне не думалось: – Не по делу – зазнобу себе там завел. Домишко прямо яко у тебя – справный, со всем, что надобно. Так вот тамо ажно два десятка с лишком ентой дворни, а ты – пя-ять,– передразнил он.
82
На Руси того времени эта должность включала в себя обязанности горничной.
– Так где же я их возьму – из деревни, что ли?
– Иных самый резон оттеда взять – они куда почестнее городских будут,– согласился Косой.– Но не всех. Там, где чистоту блюсти надобно, лучшей всего взять...– Он остановился, критически посмотрел на меня и пообещал: – Ну тебе, поди, и впрямь недосуг, коль ты шибко занят с царевичем, так что возьму я на себя твою заботу.– И тут же, не удержавшись, похвастался: – То тебе в благодарность. Ныне меня сурьезный народец иначе как Князем и не кличет – а все из-за эдакого знакомца. Чуешь, яко вознесся?
Вообще, Игнашка оставлял о себе приятное впечатление. Руки у него были и впрямь «золотые», хотя ко всему, что он ими творил, отношение у него было полупрезрительное, а вот знания он ставил высоко.
– Учиться тебе надо, вот что,– заметил я как-то.
– Кто ж меня в учебу возьмет? – резонно возразил он.– Да и стыдоба. Мне, чай, уж на четвертый десяток летов давно перевалило, а в такие лета грамоту постигать... Опять жа аз, буки да веди страшат яко медведи. Вдруг не осилю – сызнова стыдобушка. Вот ежели бы кто-нибудь из знакомцев взялся, да так, чтоб надежный, чтоб ни одна душа о том не проведала,– дело иное, да где ж такого сыскать.– И стыдливо потупился, но левый глаз с зеленым зрачком отчего-то хитро уставился как раз в мою сторону.
Намек, что ли? Или это непроизвольно, так сказать, специфика зрения? Я не стал гадать, вместо этого предложив поучиться у меня.
Он некоторое время смущенно отнекивался, но весьма недолго – вдруг я и впрямь откажусь,– потом согласился, но взял с меня зарок, чтоб об этом ни единой живой душе не стало известно. Пришлось даже поклясться на иконах.
Честно говоря, я сам к тому времени не сильно владел русским письмом. Уж больно сложным пока оставался русский алфавит – нет на него царя Петра. И зачем сдались все эти загадочные «юсы большие» и «юсы малые», а также чужеродно смотревшиеся «пси», «кси», «ижица» и прочие? Какого рожна, спрашивается, нужны аж целых две буквы «ф» – одна привычная, а другая как «о», только с волнистой линией, пересекающей овал строго пополам? Зачем такая куча букв «и»? А тут еще и непривычное написание. К примеру, одна из тех же «и» писалась как латинская «i», только без точки, другая вообще как «н», зато настоящая «н» выглядела опять как латинская.