Назад к ЭВМ
Шрифт:
— Болеет вроде, — скормил я товарищу придуманную отцом легенду. Пока все было так, как и задумывал отец: он сказал в деканате, что пожилой математик по рассеянности пошел вечером домой без плаща, сильно простудился и заболел. Отец якобы наведывался домой к Игорю Михайловичу, чтобы занести плащ, но тот, кашляя через дверь, сказал ему, что очень сильно болит горло, заражать он никого не хочет, дверь открывать не будет, а больничный принесет позже. Зная странноватого математика, никто этой выдумке не удивился, только пожелали ему скорейшего выздоровления порадовались, что больше не уходит каждый день по коробке мела из преподавательской.
Фильм, на который мы пошли, Вальке не очень понравился.
— Лучше бы подождали до завтра и на «Шерлок Холмс. Двадцатый век» сходили, — сетовал он, мрачно поддевая и подбрасывая камушки носком ботинка, когда мы шли обратно. Один чуть не залетел мне прямо в лоб. — Ой, прости…
— А чем тебе не понравилось кино? — удивился я, успев прикрыть лоб ладонью. Я, хоть и родился через много лет после выхода фильма «Курьер», но очень любил этот фильм, а шутки героя Федора Дунаевского выучил почти наизусть. В семье они у нас были в ходу. Помню, когда я получил диплом, и отец сказал, мне что нашел для меня вариант работы, я сразу спросил: «Надеюсь, не ниже замминистра?». А когда мама говорила: «Снимай ботинки», я всегда спрашивал: «А носки тоже снимать?»
— Странный какой-то тип этот Ваня, малахольный, — пожал плечами Валька. — То ему не так, это не этак. Работать особо не хочет, только с мамой своей песни поет и какие-то странные комплименты девушкам отпускает. «У моей мамы ноги тоже длинные» — «Интересно было бы посмотреть». Да если бы я такое Томке сказал, она бы меня больше на порог не пускала.
В отличие от Вальки, я считал героя Дунаевского очень интересным парнем, а его склонность к эпатажу мне даже нравилась. Хотел бы я быть похожим на него. Видимо, потому я сам в жизни — довольно стеснительный и замкнутый. В школе я каждый раз отчаянно краснел и заикался, когда меня вызывали к доске. Ладно, о вкусах не спорят. Каждому свое. Может, и правда я — какой-то чересчур взрослый для своих лет. Попробую-ка сменить тему на более веселую, тем более что Валька обожал всякие приколы и розыгрыши.
— А вы на картошку уже съездили в этом году?
— Ну да, конечно, — Валька удивленно посмотрел на меня. — А я не рассказывал? Как обычно, запрягли всех добровольно-принудительно. Как раз когда ты в больничке лежал. Я же поэтому и не смог к тебе зайти ни разу. Так бы пришел, конечно.
— А что делали?
— Ну, в спортзале каком-то старом нас поселили. Матрасы на пол положили. Они какие-то вонючие были, и все после них чесалось. Я, кстати, в первый раз в этом году на картошке был. Когда учился в Ленинграде, то не поехал — там мама приболела, а отчим в командировке был. Ну, болван этот старый. Я тебе про него рассказывал. В общем, я отпросился, чтобы маме помочь. Как-то отпустили, а я даже особо не надеялся, когда в деканат ходил.
Про отчима Валька рассказывал. Тот хорошо относился к его матери, но пасынка не то чтобы невзлюбил, а, скорее, воспринимал его, как ненужную мебель, которую жалко выкинуть. Бесконечно твердил бедному затюканному пацану, что пора бы ему идти на завод работать, а не сидеть у родителей на шее «со своим институтом». В конце концов, Валька психанул, забрал документы и перевелся в московский ВУЗ. Так проблема решилась одним разом.
— Ладно, а на картошке-то что было? — я вновь попытался перевести разговор в позитивное русло.
— О, я не успел тебе еще рассказать? Да там много всякой хохмы было. Короче, в первый день, вечером, когда уборка уже закончилась, сидели мы в этом зале. Кто на гитаре играл, кто книжку читал. Я от скуки в блокноте рисовал. Слышу, в углу какой-то шорох. Поворачиваю голову — а там Петька Сазонов, с первого курса, помнишь? Сутулый такой, через три комнаты от нас живет.
Я кивнул. Сазонова я помнил. Его помнили все и жутко не любили. Дело в том, что от остальных студентов Петька отличался прямо-таки патологической жадностью. Нет, ребята старались не наглеть, и если брали что-то в долг, то возвращали: яйца, сахар, чай… Но Сазонов помнил всех, даже тех, кто просил у него нитки, чтобы носки заштопать, или горбушку хлеба. Он вполне реально мог заявиться на порог и потребовать отрезать ему горбушку, даже если ее просили неделю назад, или метр ниток. Мне он был неприятен: чем-то смахивал на Ромашова из книги Каверина «Два капитана», такой же скользкий и мелочный. Как правило, об этом качестве Сазонова новенькие быстро узнавали и попросту переставали с ним общаться, и в его собственных просьбах ему, разумеется, отказывали.
— Так вот, сижу я, рисую себе, — продолжал вдохновенно Валька. И вдруг вижу — одеяло у него как-то странно шевелится. А в воздухе прямо резкий дух такой, как в рюмочной. Я не понял, в чем дело, кивнул пацанам. Те, не долго думая, просто подошли и сдернули одеяло с Петьки. А тот в одиночку, оказывается, вино лакал, которое привез в рюкзаке, — Валька выразительно щелкнул пальцами себя по шее, — и уговорил уже почти всю бутылку в одно рыло! А под одеяло спрятался, гад такой, чтобы ни с кем не делиться. В общем, мы его заставили эту бутылку до дна выпить. Он уже вообще лыка не вязал. И тут, прямо в этот момент, заходит повариха. Мы уж было обрадовались, мало ли, нам еще какая еда положена. А она и говорит: «Ребята, а не желает ли кто потрудиться завтра на кухне? Надо в четыре утра прийти, отпущу после двенадцати. От картошки Вас освободят!».
Несмотря на перспективу освободиться к полудню, никто идти помогать на кухне не захотел. Да ну его, лучше картошку потаскать, чем в такую рань подниматься. И тут картина маслом: встает Петька, пьяный просто в хлам, и говорит: «Я желаю! Очень желаю!». Потом тут же падает на матрас замертво и засыпает.
— А дальше что было? — ухмыльнулся я.
— А дальше пошел дождь ночью. И лил три дня подряд. И никакой уборки картошки не было. Мы просто спали и своими делами занялись. А Петька в тот день с жуткого бодуна пошел на кухню в четыре утра. Отказываться уже поздно было… Вернулся в общагу с мозолями на руках, говорит, почти тонну картошки перечистил, теперь смотреть на нее не может. Вот так ему, жадине. А поделился бы вином — отдыхал бы с нами. Теперь, когда он что-то просит, мы ему всегда жареной картошки предлагаем.
— Да уж, настигла законная кара, — согласился я.
— Ну в следующем-то году ты поедешь с нами? — с надеждой спросил Валька.
— Конечно, — я решил не расстраивать друга, но на душе скребли кошки. Если разработка нашего с отцом проекта закончится успешно (а в этом я почему-то не сомневался), то на картошку с Валькой поедет его настоящий друг Матвей Ремизов, а не я. Я здесь — всего лишь гость, который призван выполнить свою миссию, не более того.
* * *