Названец
Шрифт:
Старик, Павел Константинович, за всю дорогу объяснял чистосердечно, что, очевидно, они взяты по одному недоразумению, которое выяснится в Петербурге, так как оба жили безвыездно в своей вотчине, никого не видели, ни с кем не знавались и ни в какие дела, не только государственные, но даже и наместнические, не входили.
Молодой — Петр Львов, — правда, лет за пять перед тем ездил в Курляндию, прожил более года в Митаве, но ничем худым там себя не заявил, ни в чем не был виновен, и теперь у него были в Курляндии даже хорошие приятели — немцы. По мнению
III
На деревне пред зарей стало мертво-тихо, только изредка перекликались петухи.
В темной комнате, где сидели и долго перешептывались двое арестантов, после тайной их беседы наступила тишина, но оба не легли, а продолжали сидеть, почти не видя друг друга. Несмотря на светлую ночь, в комнате была сильная темнота, потому что ради предосторожности два оконца были заколочены досками.
После довольно долгого молчания один из двух произнес:
— Ну, батюшка, пора! Благослови меня!
В ответ на это другой произнес хрипливым голосом, как бы сквозь слезы:
— Бог с тобой, не хочешь послушать отца!.. И вот через минут пять всему будет конец, останусь я один на свете…
— Верю я, батюшка, что не будет этого… Бог милостив, наше дело правое! Повторяю тебе: я на все лады все дело обсудил; и лучшего времени не выберешь, как вот здесь и сейчас. Засудят нас обоих в столице тамошние кровопийцы, изведут. А если все благополучно устроится, как я надумал, то я к ним в руки не попадусь, да и тебя высвобожу. А как именно? Сотни раз повторяю тебе: не скажу ни за что! Ведь ты меня считал малым не глупым, даже хитроватым. Вот теперь и положись на меня!.. Недаром я за пределами русскими бывал, с этими немцами жил и сжился, знаю их, хорошо по-ихнему маракую. И вот я теперь освобожусь от них, и не ради себя, а ради тебя! А обоих нас привезут в Петербург, оба мы и пропадем… Благослови меня!
И среди темноты молодой Львов ощупал отца и опустился перед ним на колени.
Старик достал из-за пазухи небольшой образок и хотел им благословить сына, но задержался в движении, а затем снял образок с себя, надел его на сына и прибавил:
— Так-то лучше! Может, тебя угодник упасет!
Отец и сын обнялись, расцеловались. Старик опустился на лавку и уткнулся лицом в руки… Все, что сейчас должно было произойти, могло быть роковым для него, худшим, нежели арест, суд и пытка там, в Петербурге.
Молодой Львов тихо двинулся к двери и постоял несколько мгновений, прислушиваясь. В сенях раздавался дружный храп двух спавших на полу солдат.
«Лишь бы знать, где?..» — думалось Львову.
По звуку, слышанному им вчера с вечера, ружья солдат были поставлены как раз напротив двери, где было в сенях оконце. Если ружья стоят у оконца, то, конечно, несмотря на ночное время, ему заметить их будет немудрено.
— Ну, батюшка, Бог с тобой! Храни тебя Бог! Прощай!.. Сейчас Господь решит, достойны ли мы его милости.
Старик не ответил. Молодой человек прислонился плечом к стене и тихо двинул дверь. За дверью на полу зашумела отодвигающаяся пустая бочка, и довольно легко, но затем пришлось надвигать сильнее: что-то мешало. Львов прислушался чутко и тотчас заметил, что один из двух солдат перестал храпеть, как бы приходил в себя. Очевидно, это был тот, который разлегся у самой бочки и теперь был ею разбужен.
Львов обождал несколько мгновений, смущенный мыслью и опасением: снова ли захрапит солдат или поднимется и в полусумраке разглядит несколько уже приотворенную дверь?
Через несколько мгновений стучавшее в нем сердце сразу стихло, и молодой человек облегченно вздохнул: солдат снова начал по-прежнему храпеть. Обождав немного, Львов снова нажал немного на дверь, и она снова подалась, но пролезть в отверстие, которое образовалось между нею и косяком, не было возможности.
Между тем от последнего движения растянувшийся на полу солдат уже заворчал что-то и двинулся. Львову почудилось, что солдат приподнялся и садится. Он сразу двинул дверь плечом, вырвался и, выскочив в сени, огляделся. Два ружья были ясно видимы, даже блестели у оконца. Он схватил одно из них и бросился на крыльцо.
Раздался крик… Проснувшийся солдат был уже на ногах, звал товарища и кинулся тоже к ружью. И пока проснувшийся товарищ искал свое ружье, первый был уже тоже на улице и кричал:
— Миряне! Помоги! Держи!..
И если его голос не мог бы разбудить и поднять на ноги притихнувшую деревню, то гулкий выстрел, грянувший через минуту, поднял тотчас все живое. Вслед за первым тотчас же раздался другой выстрел, и все стихло снова.
В эти мгновенья старик Львов, сидевший в комнате, опустился на колени и воскликнул громко:
— Помилуй, Господи! Помилуй мя!
И, зарыдав, он начал креститься.
Второй солдат, выскочивший на улицу, бежал и кричал, оглядываясь:
— Макар! А, Макар! Где ты? Эй!..
Но на улице никого не было видно, несмотря на то что становилось уже гораздо светлее. Пробежав еще несколько шагов в ту сторону, где раздались выстрелы, солдат услыхал чьи-то стоны направо около огорода. Он бросился туда и ахнул… Его товарищ растянулся на земле.
— Что ты, Макар? Аль подшибли?
— Конец мой… — проговорил солдат, хрипя, и стал чрез силу, захлебываясь, рассказывать, как было дело.
— Стало, убегли оба? Другого тоже не видал. Ну, Макар, тебе помирать, а нам хуже будет.
Между тем, несмотря на страх и боязнь проезжего обоза с арестантами, куча крестьян бежала тоже к тому месту, где были слышны выстрелы; за ними и вся деревня стала подниматься на ноги. Через несколько минут прибежал и Коптев, но мог расспросить только второго солдата, ибо первый уже лежал мертвый на траве. И выяснилось, что оба арестанта бежали.