Названец
Шрифт:
Князь Черкасский радушно принял всех, объяснился со всеми и попросил отсрочки до вечера, ссылаясь на множество серьезных дел. Все разошлись и разъехались, с тем чтобы быть снова ввечеру. Черкасский же, проводив последнего из гостей, тотчас же выехал из дому и через полчаса, сидя у регента, уже все дословно передал ему.
Ровно через два часа после этого все до единого человека, бывшие у князя со своим заявлением, были арестованы. Вечером все уже были подвергнуты пытке — не только ради сознания в своей вине, но и ради того, чтобы выведать имена других сообщников.
Начальник канцелярии принца превзошел всех. Грамматин не только назвал несколько лиц, сочувствовавших их замыслу, но открыл и другой, более серьезный заговор, в котором участвовала масса офицеров Семеновского полка, вследствие того, что принц Брауншвейгский был в нем подполковником.
Этот заговор, известный, конечно, принцу, заключался в том, чтобы среди ночи весь полк двинулся во дворец и захватил герцога, а затем и всех его приверженцев по всему городу.
Грамматин прибавил, что самым деятельным его помощником был капитан князь Путятин, а этот последний, взятый в свою очередь, на пытке назвал по именам и всех других своих товарищей по полку.
В манифесте о назначении герцога регентом была выражена непременная воля императрицы, чтобы регент старался особливо уважать и всячески блюсти достоинство родителей малолетнего императора и относился к принцу Антону и к принцессе Анне с должным уважением, как к членам императорской фамилии.
Однако герцог через сутки вызвал к себе принца Антона и при нескольких десятках сановников и придворных начал выговаривать ему о его странном поведении. На целую грозную речь, настоящий выговор, принц не ответил ни слова и только в конце речи, передвигаясь на одном месте, машинально положил руку на эфес своей шпаги. Герцог, забывшись совершенно, в пылу гнева принял это за намек и вскрикнул, что и подобным образом он тоже готов потягаться с принцем.
В тот же день вечером он послал к принцу близкого человека, требуя, чтобы тот отказался от всех должностей и, между прочим, от командования гвардией. И через день отец императора был ничем, был почти частным человеком в Петербурге, даже не военным.
Герцог, конечно, с умыслом поступал так, не ради того, что действительно опасался происков принца, а чтобы показать пример всем другим. Всякий должен был рассудить, что если регент не стесняется с самим отцом императора, то что же будет со всяким простым человеком в случае какой-либо строптивости.
Впрочем, верный друг герцога, умный и энергичный фельдмаршал Миних оправдывал строгость его и советовал, не стесняясь, ограждать себя от всяких козней. Более же всего советовал Миних герцогу опасаться происков принца, который, конечно, должен втайне мечтать и желать сделаться регентом самому.
«Ласка и награды! Угрозы и ссылка! Вот два оружия, с которыми всегда победишь».
Так думал герцог. И он старался закупить врага, когда видел, что это возможно. Когда это не действовало, он отдавал приказ об аресте…
XXIX
На третий день после вечера у графа Головкина, рано утром, Львов, собираясь в канцелярию, увидел вдруг в своей квартире офицера с двумя солдатами. Цель посещения была ясна: арест!
Офицер действительно заявил Зиммеру, что он является взять его по строжайшему приказанию самого начальника Тайной канцелярии генерала Ушакова. Зная, что накануне все побывавшие у князя Черкасского были уже в крепости, Львов, конечно, не удивился и спокойно последовал за офицером. Через час он был уже в крепости, а в сумерки предстал на допрос перед генералом Ушаковым, которому был давно лично известен.
Умный, суровый, беспощадно-жестокий Ушаков после первых же вопросов Зиммеру и его ответов был несколько озадачен.
— Если вы служите в канцелярии господина Шварца, — сказал он, — то каким образом попали вы на преступное совещание, бывшее ввечеру у графа Головкина?
Зиммер смог все объяснить кратко, признавшись, что он служит у г-на Шварца соглядатаем, и, кроме того, в оправдание свое сослался равно на расположение к нему не только Шварца, но даже и самого герцога.
Однако Ушаков, подумав несколько мгновений, заявил Зиммеру, что касающееся до него кажется ему все-таки крайне сомнительным. Многие из участников преступного движения показали почти в одних и тех же выражениях, что Зиммер на их сходках горячо уговаривал их не обращаться к князю Черкасскому, так как тот — близкое и преданное лицо герцогу, что все дело пропадет.
— Это не может быть вымыслом или клеветой! — сурово и решительно сказал Ушаков. — Несколько человек, не видавших друг друга после их ареста, высказали это про вас чуть не в одних и тех же выражениях. Все приводят одни и те же сказанные вами слова. Уговора тут быть не может! Это улика против вас неопровержимая. Впрочем, если бы господин Шварц считал вас неправильно арестованным, то, конечно, он уже теперь прислал бы ко мне справиться о вас, а из вашей канцелярии нет никаких известий.
Ушаков, говоря это, долго и пристально смотрел на Львова, ожидая ответа.
— Позвольте мне, ваше превосходительство, написать моему прямому начальнику, прося его о заступлении. Он так же, как и я, сам знает, насколько я могу быть виновен в чем-либо предпринимаемом против его светлости регента Российской империи, — ответил Ушакову Львов.
— Хорошо, напишите! Пришлите ко мне, а я велю доставить ваше письмо сегодня же господину Шварцу. А завтра, по всей вероятности, вы будете или освобождены, или подвергнетесь той же участи, что и все остальные, вчера арестованные, то есть пытке.
Львов тотчас же написал краткое письмо Шварцу, в котором высказал удивление, что он, его прямой начальник, зная, какая постигла его судьба, не предпринимает ничего для выяснения всех обстоятельств. Он высказал убеждение, что Шварц не может сомневаться в поведении его. Если он был на разных совещаниях некоторых лиц против особы регента, то, конечно, на том же основании и вследствие тех же причин, что и прежде.
Письмо это через офицера было передано генералу Ушакову и в тот же вечер отправлено Шварцу.