Названец
Шрифт:
— Сюда!..
И вслед за этим в комнату гремя ворвалось полдюжины рядовых с ружьями.
— Хватай их! Вяжи! — скомандовал Коптев.
Немцы обезумели, но не от страха, а от того сверхъестественного, что творилось на их глазах. Однако один из них тотчас дал здоровую плюху налезавшему на него солдату и поэтому был схвачен первый. Но, будучи силен, он отшвырнул от себя и повалил двух солдат. И это стало как бы сигналом свалки. Рядовые остервенились… Посыпались удары ружейными прикладами по головам.
И хозяин, и гости валились на пол, вскакивали и, кидаясь, падали от новых ударов.
— Смирно, вы!.. — крикнул на них Коптев. — Заколотим до смерти! Зря! Лучше покорно сдайтесь. Вяжи их!.. — скомандовал он солдатам.
У одного из рядовых были заготовлены несколько веревок. Мигом расхватали их солдаты, а через минуту и Шварц, и гости его были все перевязаны.
Еще через несколько минут немцев, окровавленных, бледных, вели через все комнаты квартиры и вывели на улицу, где стояло трое саней и еще с полдюжины солдат.
Пока их проводили по дому, не показалось ни единого человека… Было очевидно, что вся прислуга Шварца от страха уже разбежалась и что дом пуст.
Здесь, на крыльце, при виде саней и другой команды солдат Шварц вдруг вскрикнул отчаянно по-немецки:
— Я понял! Я понял! Это донос на меня его светлости! Я знаю, кто доносчик! И я знаю, что через три дня я себя оправдаю! Оправдаю и вас всех! А эти негодяи за их обращение с нами пойдут на вечную каторгу!..
— Ну, хорошо, хорошо! Мели, мельница! — ответил Коптев тоже по-немецки и весело смеясь. — Умен ты, господин Шварц, самый умный из всех здешних столичных немцев, а вот теперь, ввиду твоей догадки и того, что ты сказал, я вижу ясно, что ты дурак! Ein Narr [8] ,- произнес Коптев. И он повторил это слово четыре раза подряд особенно весело.
8
Дурак (нем.).
— Ты будешь в каторге! — крикнул на него Шварц. — Герцог меня…
— Твой герцог… — крикнул Коптев, перебивая и снова весело смеясь, — герцог — мерзавец, злодей, кровопийца… ехидное сатанинское наваждение на Руси! Вот что твой герцог! Ну, садись, родименький, — показал он на сани, — садись, пока еще можешь сидеть, а пройдешь через сыск и допрос, то и сидеть тебе будет нельзя. Не на чем! — И офицер громко рассмеялся…
Солдаты от шутки начальника тоже прыснули со смеха… Умный Шварц не двигался, глядел и соображал. Он будто догадывался, будто достиг наконец мысленно до чего-то непостижимо-невероятного…
XXXIV
За два часа до ареста Шварца с друзьями свершилось в Петербурге малое, но и великое дело. Произошло простое, но и многознаменательное событие.
Иные великие исторические события совершаются так, как приключается внезапная смерть. Просто и непостижимо! Ясно, как день, и поражающе-загадочно, темно, как мрак.
И чем проще совершается это событие, влияющее на судьбу народов, тем более поражает… И именно своей простотой поражает разум людской.
Факт действительности, очевидный, крупный, влияющий кругом, вдруг исчезает, как тень, вдруг оказывается маревом, а мечта, греза становится фактом и фактором!..
Да, многое, что есть на свете, условность и поэтому — почти полная фикция, существование несуществующего.
Вся Россия десять лет трепетала перед простым чужеземцем, выходцем.
Один солдат повалил его прикладом ружья, другой заткнул глотку платком, третий увез в каземат…
Но как же произошло это? Проще простого…
Много тяжелых дней пришлось Петербургу пережить за царствование императрицы, но таких дней, какие наступили после ее смерти, еще не бывало. Весь город от высшего общества и придворных до последнего обывателя-мещанина — все были под гнетом боязни…
Всякий хотя бы не имевший ничего общего с борьбой, происходящей среди высшего правительства, все-таки ожидал всякий день быть взятым в крепость, в застенок и попасть на дыбу. Всякий понимал, что когда офицеров, чиновников, занимавших если не высокое, то крайне видное положение, хватают и пытают, то недолжностному человеку, не военному, можно ожидать еще худшего.
Более всего поразило всех то обстоятельство, что управляющий канцелярией самого принца Грамматин был пытан, как настоящий злодей, и оговорил еще кучу лиц, а затем принц, лишенный всех своих должностей и своего почетного положения, конечно, не посмел заступиться за близкого человека.
После этого принцесса при каждом посещении регента дрожала от страха и опасалась за себя.
Общее убеждение все крепло, что она и муж будут высланы за границу, а младенец-сын останется в России, чтобы служить поводом и ширмами для всевластного управления, вернее — для царствования Бирона над империей.
Прошло двадцать дней регентства, и 8 ноября, поутру, граф Миних явился к принцессе и долго беседовал с ней. Он вышел от нее довольный, бодрый, улыбающийся. Анна Леопольдовна осталась у себя, смущенная более, чем когда-либо, оробевшая…
В этот же день граф Миних отправился к регенту и был принят настолько любезно, что остался на целый день и даже обедал в семье герцога. А после него, уже вечером, его невестка, жена сына, состоявшего камергером при младенце-императоре, приехала к герцогине и провела тоже весь вечер.
Сам герцог объяснил молодой графине Миних, что настолько любит и уважает ее свекра, что на днях хочет доказать это всенародно. Он намекал на какую-то высшую награду.
Между тем в два часа ночи фельдмаршал явился в Зимний дворец и через сестру своей невестки, фрейлину баронессу Менгден, велел разбудить принцессу и просить принять его. Но Анна Леопольдовна оказалась на ногах и еще не ложилась спать.
Через час вслед за Минихом явилось несколько офицеров, которые тоже были приняты принцессой, и она объяснила им, что просит их «избавить императора и Россию от изверга» — действовать по приказанию фельдмаршала. Офицеры поклялись повиноваться.
Фельдмаршал спустился из апартаментов в караульню и, взяв с собой только трех офицеров, отобрал еще восемьдесят гренадер.
Через полчаса он был уже около Летнего дворца, где в это время было еще выставлено тело покойной императрицы для прощания… В другом конце этого дворца жил регент с семьей в нескольких комнатах, собираясь переехать в Зимний дворец только после похорон.