Не бойся друзей. Том 2. Третий джокер
Шрифт:
– Все они одинаковые сволочи. Немцы – чуть меньше, чем другие, и то потому, что тайных эмоций при себе долго держать не могут, отчего выглядят несколько более порядочными… Стой, стой, – прервал он интересный разговор, раньше сигнальщика увидев «КОР», на полном форсаже (отчего за выхлопными трубами тянулись жгуты синеватого дыма) появившийся из дымки на правом крамболе флагмана. Не отказал себе в удовольствии сообщить вахтенному начальнику, что он думает о его родственниках и родственницах применительно к исполнению лейтенантом своих должностных обязанностей и вообще к организации службы на крейсере.
– Что-то торопится летун, – вернулся адмирал к первопричине своей импровизации. – Не иначе «донос на гетмана-злодея царю Петру от Кочубея». – Дукельский с юных лет любил выражаться витиевато, языком аллюзий и ассоциаций.
Через несколько минут «КОР» виражом зашёл с кормы, строго вдоль диаметральной плоскости крейсера.
Летнаб [82]
82
Лётчик-наблюдатель – на самолётах такого типа одновременно штурман, наблюдатель, хвостовой стрелок и бомбардир.
За это время подобравший пенал матрос передал его вахтенному мичману, тот взбежал наверх по шести трапам, вручил футляр с донесением вахтенному начальнику, и, наконец, через флаг-капитана тот попал в адмиральские руки.
– Лётчика и летнаба ко мне, – бросил вахтенному лейтенанту Дукельский, разобрав коряво (на коленке) написанное карандашом на листе непромокаемой бумаги. Тот, всё ещё осмысливая полученное ранее внушение, стремительно кинулся распорядиться насчёт катера.
В ожидании прибытия пилотов адмирал принялся отдавать приказы по отряду.
Крейсера – флагманский «Аскольд» на левом фланге, вправо от него «Фельдмаршал Кутузов», «Адмирал Сенявин», «Князь Дмитрий Донской» – начали развёртывание из кильватера в строй фронта, одновременно прибавляя ход до полного. «Новики» попарно выдвигались на фланги, обозначая охват предполагаемого района боевых действий. «Фидониси» и «Гаджибей» слева, «Калиакрия» и «Корфу» справа. Все четыре – эсминцы последней, «Ушаковской серии», поименованной в честь побед адмирала Ушакова, самые новые и на этот момент – сильнейшие в мире в своём классе. Они, относясь скорее к классу артиллерийских «дестройеров», чем классических торпедных кораблей, несли тем не менее кроме семи (одна лишняя, поставленная вместо кормовой 100-мм спарки) 130-мм пушек ещё и по три новейших пятитрубных торпедных аппарата калибра 610 мм вместо обычных на русском флоте 533-х. Их электроторпеды шестидесятиузловой скорости имели дальность хода 20 миль, при массированной залповой стрельбе могли поразить противника на пределе действительного артиллерийского огня, а ночью, когда комендоры не могут корректировать огонь по всплескам, – гораздо дальше и вернее пушек.
Эсминцы, форсируя ход до максимально допустимых оборотов турбин, похоже, выскочили за проектные сорок четыре узла. Вспоротая форштевнями густо-аквамариновая вода поднялась и словно застыла лишёнными пенных гребней бурунами выше ходовых мостиков. Непривычному человеку стало бы страшно от вида готовых обрушиться на хрупкий корабль двух хрустальных стен. Ощущение – словно на гавайской плавательной доске скользишь вдоль гребня несущей волны.
Тут следует сделать некоторые тактические пояснения и совершить ещё один экскурс в историю последних двух третей ХХ века. Когда в тысяча девятьсот двадцать шестом году принимался Вашингтонский договор по морским вооружениям, Россия отказалась в нём участвовать. Договор, наряду со списанием большей части построенных или заложенных до 1920 года линкоров, требовал также ограничения водоизмещения крейсеров десятью тысячами тонн, а калибров артиллерии – шестью дюймами. Да ещё предлагалось юридически закрепить «обычай» – Британский флот обязательно должен быть мощнее флотов двух следующих за ним держав (хотя бы и за счёт сокращения количества уже имеющихся у них кораблей).
Спорить особенно было некому. САСШ в то время вообще не имели приличного флота, немецкий после капитуляции был захвачен и поделен между Англией и Францией (в соотношении пять к трём, не говоря о реальной боевой ценности назначенных к разделу кораблей). Япония только-только начинала конструировать и строить собственные линкоры и линейные крейсера, всерьёз её пока никто не воспринимал. У России после Мировой и Гражданской войн вообще мало что осталось плавающего – 6 заведомо устаревших и изношенных за войну балтийских и черноморских дредноутов, меньше двух десятков цусимских времён крейсеров и броненосцев, на которых, как выразился Л. Соболев: «Труб было больше, чем пушек». Ещё на всех морях держалось на воде около двадцати тех ещё, первых «Новиков», старшим из которых было уже по десять лет, и это всё. Только-только хватало прибрежные воды охранять да личный состав тренировать.
То ли дело флот британский! К дню начала Вашингтонской конференции он насчитывал 33 дредноута и сверхдредноута, 11 линейных крейсеров, 29 додредноутов, полторы сотни крейсеров всех классов, не говоря об огромном числе эсминцев и подводных лодок, уже находящихся в строю, и более тысячи судов всех классов, заказанных по кораблестроительным программам военного времени.
Именно поэтому тогдашний морской министр адмирал Кедров резонно предложил в подобных дурацких конференциях, профанирующих саму идею нормализации международных отношений и реального сокращения вооружений, не участвовать. И оказался прав. Пока европейцы с американцами и японцами тупо обманывали друг друга, пытаясь загнать в десять тысяч тонн по двенадцать нового образца шестидюймовок (а немцы рискнули вооружить свои «крейсера», оказавшиеся в итоге «карманными линкорами», сразу одиннадцатидюймовками!), Россия не спеша восстановила и модернизировала то, что ещё могло воевать (вроде «Гангутов», «Императриц» и «Николая Первого»), достроила с учётом требований момента свои застрявшие на верфях линейные «Измаилы», легкие «Светланы» и «Лазаревы», два десятка «Новиков» серии «Изяслав». И только тогда приступила к неторопливой (время терпело) проработке идей и конструированию нового, небывалого в истории океанского флота. Именно сразу флота, как единого организма, в котором каждая часть выполняет свою функцию и наилучшим образом сочетается с остальными, а не отдельных, пусть очень хороших, кораблей. Вот тут и пригодилась дальновидно оставленная за собой «свобода рук».
Мало, что ставка была сделана на тоннаж и вооружение, русские конструкторы и адмиралы, учитывая исходное пятикратное превосходство возможного противника в численности, озаботились, вспоминая японскую и Мировую войны, триадой «скорость-броня-огонь». Сформировали работоспособные команды инженеров-двигателистов и корпусников, создали несколько специальных конструкторских бюро прямо при старших курсах. В итоге уже к началу сороковых годов русские крейсера и эсминцы превосходили западных «одноклассников» по скорости на 5–7 узлов, имели более мощную и дальнобойную артиллерию, могли догнать любой иностранный корабль и уйти с большим отрывом от сильнее вооружённого. А главное, адмиралы получили возможность свободно выстраивать конфигурацию любого ожидаемого боя по собственному усмотрению.
Следующие полвека «гонка по расходящимся направлениям» так и продолжалась. ТАОС существовал, и никто из его участников воевать друг с другом как бы не собирался даже теоретически. Но у геополитики и инженерной мысли свои законы. Россия проектировала и строила сбалансированные, ориентированные на достижение конкретной цели эскадры океанских рейдеров со средствами усиления и поддержки. Британия продолжала, как мусульманин в Коран, верить в постулат, утверждающий, что на любом театре, входящем в «сферу её жизненных интересов», она должна в любое время иметь возможность создать двукратное превосходство над каким угодно, даже (и в основном) гипотетическим противником. Обновлённая Адмиралтейством в семидесятые годы военно-морская доктрина вдобавок потребовала иметь минимум 75 крейсеров «свободного резерва» (45 – для охраны коммуникаций, 15 – для Флота Метрополии и столько же для Дальневосточного театра).
Остальные державы (кроме Японии и САСШ) давно плюнули на эти игры и, исходя из теории «минимальной защиты», строили свои флоты, руководствуясь в основном эстетическими предпочтениями, примерно как Италия, Аргентина, Бразилия и Чили. Корабли у них получались донельзя оригинальными, даже экзотическими, но в региональных конфликтах идею «Fleet in being» [83] вполне оправдывали.
Доставленные на мостик «Аскольда» пилот и летнаб доложили в дополнение к своей записке, что на расстоянии около шестидесяти миль к зюйд-зюйд-осту обнаружен идущий полным ходом российский сухогруз тысяч примерно на двадцать тонн, преследуемый двумя большими мореходными катерами неустановленной принадлежности, по всей видимости пиратскими. Эфир был сплошь забит помехами, радиосвязь установить не удалось. Сухогруз передал лётчикам флажный сигнал: «Военной команды и вооружения на борту не имею, прошу помощи». При облёте на бреющем удалось прочитать название – «Капитан Вилькицкий». Пароход отчаянно маневрировал, всё время стараясь сбивать катера с курса своей кильватерной струёй, и сдаваться явно не собирался. При виде разведчика команда, вооружённая противопожарными брандспойтами, баграми, лопатами, ломами и прочим подручным инвентарём, радостно приветствовала самолёт, причём капитан или штурман с мостика указывали руками и выпущенной красной ракетой на норд.
83
«Fleet in being» – постулат из теории американского адмирала Мэхена, гласящий, что военно-морской флот оказывает влияние на геополитику самим фактом своего наличия.