Не бойся, тебе понравится
Шрифт:
– А... фамилия какая у него? Ну, у Эмиля этого.
– Ветров. Его отца тут все хорошо знают. Он тут типа спонсора у нас в универе.
Мне кажется, что мои внутренности залили свинцом, а потом поставили на ме-е-едленый огонь плавиться.
Эмиль, парень Мии, это статный кен с ледяным взглядом - сын мухомора?!
– Вот, смотри, его Фейсбук. Ветрова. Хочешь глянуть?
Скорее по инерции, чем желанию опускаю глаза на удерживаемый едва ли ни у носа экран телефона. На снимке Эмиль, в чёрной кожаной куртке сидит за рулём авто, свесив локоть из открытого окна. Плотно сжатые
Пальчик Аделины скользит по экрану и на следующем снимке он стоит спиной, удерживая в каждой руке по увесистой гантеле. Напряжённые бицепсы блестят от пота, а на серой борцовке вдоль позвоночника ползёт тёмная влажная дорожка.
Ещё скользящее движение, и на снимке Эмиль, закинув руки за голову, лежит поперёк кровати...
... поперёк широкой кровати со спинкой из тёмного дерева. На полосатом под "зебру" пледе...
Выходит...
– меня осеняет, -... комната, в которой меня поселили - Эмиля? До меня там жил он?!
– Ну и всё, фоток больше нет. Жаль...
– Ада разочарованно кидает телефон в сумку, а я, продолжая нервно отдирать с ногтя лак, поднимаю глаза на Эмиля... и словно пластиковый катерок со всего маху врезаюсь в айсберг его взгляда.
Он знает меня. Знает, кто я. Не понимаю, откуда, но только это является объяснением его очевидной неприязни.
И Мия тоже знает, кто я.
– Вот чёрт, скоро же лекция у Кощея, к нему вообще никак нельзя опаздывать, - Ада спрыгивает с подоконника и перекидывает через плечо ручку увесистой сумки.
– Хочешь, переберусь к тебе на "галёрку"?
Вяло киваю и, стараясь не смотреть в сторону парочки, иду на выход.
Помятуя вчерашнее, кто-то кричит мне вслед: "смотри не поскользнись", кто-то хихикает, но мне нет дела до приколов этих одноклеточных, застрявших развитием где-то в районе начальных классов.
Я думаю только о том, что я, с лёгкой маминой руки, теперь наверняка стану "девочкой для битья".
Часть 7
***В дом я не вхожу - врываюсь ураганом Катрина и, хвала Богам, - мама на кухне одна. Что-то стругает на разделочной доске, напевая под нос какую-то тошнотворную попсу.
– Ты знала о том, что у него есть сын?!
– начинаю без предисловий, с грохотом бросив на диван сумку.
– Во-первых, здравствуй, Лея. Как прошёл день? Как одногруппники? Подружилась с кем-нибудь?
– и всё это таким тоном... И этот взгляд... Совершенно чумовой, словно она глотнула галлон морфия.
Что этот чёртов мужик с ней сделал?
– Я спрашиваю: ты знала о том, что у Виктора есть сын?
– повторяю уже спокойнее.
Мама дёргает плечом и достаёт из раковины лук-шалот. Стряхивает капли воды.
– Конечно, знала.
– А почему этого не знала я?!
– Разве это имеет какое-то значение?
Размеренный стук ножа о доску - словно пенопластом по оголённым нервам.
– Это имеет большое, сокрушительно огромное значение, мама, - обхожу стол и торможу возле родительницы. Так близко, что ощущаю тонкий аромат её парфюма, вижу на скулах полоску аккуратно нанесённого хайлайтера.
– А ты знала, что его сын учится в моём универе?
– И это я знала
– Так почему было не поделиться этим со мной? Своей дочерью!
– буквально кричу.
– Почему я узнаю такие важные вещи как бы между прочим от совершенно чужих людей? Он бросил свою жену, мама! Ты и это знала? Жену и сына! Оставил их ни с чем! Тупо выгнал из дома, вышвырнул из жизни, словно пару порванных носков! По-твоему, это нормально?
Мама перестаёт кромсать лук и переводит на меня холодный взгляд.
– Мне тоже всё это не по душе, но это дело Виктора и его жены. Если он так поступил, значит, так было нужно. Давай не будем лезть туда, куда нас не просят, хорошо? Ты уже достаточно взрослая чтобы понимать, что в каждой избушке свои погремушки, и лезть туда со своим уставом...
– Какие погремушки, о чём ты? Ты себя вообще слышишь?!
– хвастаюсь руками за голову и на эмоциях делаю дугу от стола к окну и тут же обратно.
– Ладно жену, но он сына своего бросил. Да, не младенца, но он ещё безработный студент. Твой Витюша им совсем деньгами не помогает! Просто вычеркнул из жизни, как ненужный эпизод. По-твоему, это поступок настоящего мужчины? Хочешь сказать, что умудрилась полюбить этот кусок дерьма, который не только разбил нашу семью, но и наплевал на собственного ребёнка?
– Не смей так говорить о Викторе...
– шипит сквозь зубы и, видит Бог, смотрит на меня с настоящей ничем не прикрытой ненавистью. Вена на её лбу некрасиво вздулась, тонкие ноздри ходят в такт тяжёлому дыханию.
– Нравится тебе это или нет, но я люблю Витю. Люблю так, как никого и никогда в своей жизни! Я с ним счастлива! Твой отец обрюхатил меня совсем ещё девчонкой, я только школу закончила! Я восемнадцать лет не видела ничего, кроме чёртовых пелёнок, уроков, работы и идиотских, абсолютно бездарных книг твоего папаши-импотента! Вот кто кусок дерьма!
И тут я делаю то, в чём ни в тот момент, ни годами позже так и не смогла дать себе отчёт - я поднимаю руку и замахиваюсь на мать. Вернее, не я - моя обида за отца, за себя, за нашу разрушенную семью - вот что подбросило тогда мою руку.
Мама стоит напротив, прижимая ладонь к щеке, будто уже получила удар, и прожигает меня взглядом полного презрения.
– Марш в свою комнату, - цедит сквозь зубы.
Подрываюсь с места и, схватив свою сумку, бегу на выход, со всего маху врезаясь в Виктора. Из его рук падает бумажный пакет с продуктами, по полу в рассыпную разбегаются кроваво-алые помидоры.
– Что это с ней?
– слышу за своей спиной, но ответ матери тонет в оглушительном хлопке двери.
Закрываюсь на замок и, сипло дыша, швыряю многострадальную сумку на пол.
Внутри всё клокочет, жжёт, печёт... Щёки расчерчивают кипящие дорожки слёз.Я чуть не ударила свою мать. Ещё бы чуть...
Приподнимаю руки ладонями вверх - они мелко дрожат. Я нахожусь в глубоком шоке. Глубочайшем.
Я едва не подняла руку на мать! Недопустимо!
Но... она обозвала отца. Единственного родного и близкого для меня человека! Никто и никогда не любил меня так, как он. Нет на земле более чуткого, доброго и понимающего человека. А она его бросила, унизила, растоптала!