Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции)
Шрифт:
Революция, рождавшаяся из хаоса и развала мировой бойни, вызывала много вопросов и недоумений: почему арестован и оказался ненужным И. Д. Сытин, известнейший русский книгоиздатель, один сделавший для народного образования, по словам М. Горького, больше, чем все министерство просвещения; почему петроградских художников, никогда не державших в руках оружия, насильно посылают на фронт, а следовательно, на верную гибель; почему известного философа Н. А. Бердяева посылают чистить снег; почему большевики, так много говорившие до революции о свободе и демократии, закрывают несогласные с их мнением газеты *; почему социальная справедливость, к которой призывали поколения русских
* В 1918 году были закрыты кадетские газеты "Наш век" и "Современное слово", меньшевистская "Новый луч", в Петрограде были закрыты все вечерние газеты, за исключением большевистских.
"Наша революция дала простор всем дурным и зверским инстинктам, накопившимся под свинцовой крышей монархии, и в то же время она отбросила в сторону от себя все интеллектуальные силы демократии, всю моральную энергию страны. Мы видим, что среди служителей советской власти то и дело ловят взяточников, спекулянтов, жуликов, а честные, умеющие работать люди, чтобы не умереть с голода, торгуют на улицах газетами, занимаются физическим трудом, увеличивая массы безработных" 1, - писал в марте 1918 года Максим Горький.
И все же в восприятии русской интеллигенцией революции было много романтического. Тяготы быта, чрезмерности беззакония полагали временными, готовы были списать их на "случайности", неумелость новой власти, на последствия войны. Революция воспринималась как великий миг истории. О завтрашнем дне мало кто думал. Жили, как об этом явственно свидетельствуют, в частности, и бунинские дневники, оформленные им в эмиграции в книгу "Окаянные дни", заглядывая вперед на один день, максимум на неделю.
Сколько мне ни приходилось расспрашивать старых эмигрантов о том, как они попали за границу, как очутились в изгнании, чаще всего в ответе фигурировало слово "случайность". Да, беженцы не были готовы к своей судьбе ни морально, ни материально. Тем тягостнее складывалась их жизнь вне России.
Несмотря на то что у "вольных" беженцев, в отличие от солдат и офицеров врангелевской армии, были такие преимущества, как свобода, право выбора, возможность ехать туда, куда заблагорассудится, гражданские, особенно в первый год эмиграции, оказались в какой-то степени даже в более трудном и неустроенном положении, чем солдаты и офицеры. У военных было хотя бы скудное жилье в палаточном городке в Галлиполи, хотя бы скудное армейское питание, был некий гарантированный минимум дневного содержания. У многих гражданских беженцев не было и этого. Цены на гостиницы и частные квартиры в Константинополе, где собралось множество русских, мгновенно подскочили. Местные барышники скупали привезенные русскими семейные реликвии за бесценок. Жили в условиях страшной скученности и антисанитарии, начались болезни, распространилась проституция.
Тяготы материального положения усугублялись правовой беззащитностью, неясностью юридического статуса беженцев. Проистекало это отчасти из-за непроясненности отношения бывших союзников по Антанте к белому движению. Англия и Франция, только что вышедшие из разорительной мировой войны, из-за собственных экономических трудностей отнюдь не были склонны взваливать на плечи своих налогоплательщиков бремя расходов по содержанию белой армии, а затем эмиграции. Интересные документальные свидетельства на этот счет содержатся в книге "А. В. Кривошеин. Его значение
Назначенный в 1920 году главой правительства Юга России А. В. Кривошеин по поручению генерала Врангеля вел переговоры с Францией относительно судьбы эмиграции и белой армии. Глава французского правительства А. Мильеран был настроен достаточно антисоветски, чтобы сочувственно встретить посланника Врангеля. Переговорам благоприятствовал и ряд частных обстоятельств, прежде всего личные связи А. В. Кривошеина, служившего в России до революции управляющим Дворянским и Крестьянским банками. Генеральным секретарем французского министерства иностранных дел в это время был Морис Палеолог, бывший посол Франции в Петербурге, старый друг Кривошеина. Просьба Кривошеина о политической и материальной поддержке белой армии встретила, таким образом, достаточно благоприятный отклик в высших сферах Парижа. Однако когда дело дошло до реальной помощи снаряжением и была затронута святая святых буржуазной машины власти - бюджет, то выполнение обещаний натолкнулось на непреодолимые трудности в парламенте.
В письме французского министерства иностранных дел Кривошеину за подписью Палеолога в самых осторожных выражениях говорилось о том, что Франция приложит старания, чтобы не допустить полного разгрома и уничтожения армии Врангеля. Что же касается дальнейшей судьбы белых, то французское правительство не пожелало взять на себя каких-нибудь конкретных финансовых и политических обязательств. Было получено лишь заверение во французском участии, "в пределах максимальных возможностей, в эвакуации полуострова" *2.
* Имеется в виду Галлиполийский полуостров в европейской части Турции, где после эвакуации из Крыма армии Врангеля находился временный военный лагерь.
Но если благодаря личным связям Кривошеину в Париже удалось добиться признания де-факто правительства, сформированного Врангелем, со стороны Франции, то Великобритания проявила к "русскому вопросу" более осторожный подход. Это, в сущности, и явилось причиной того, что Врангель перед самой эвакуацией своих частей из Крыма объявил о предательстве бывших союзников.
Все это не могло не сказаться на судьбе русских беженцев. Если Франция пусть и без энтузиазма, но. все же объявила о своем покровительстве эмигрантам и приняла в конце концов основную массу беженцев, то Англия с самого начала относилась к эмигрантам крайне подозрительно и даже настаивала на их репатриации в РСФСР. Такое отношение к беженцам из союзнической державы привело к тому, что число эмигрантов в Англии было крайне незначительным. В Англии и ее колониях в 1930 году проживало всего около 4 тыс. русских.
Русские гражданские беженцы в Турции, таким образом, были брошены на произвол судьбы и могли рассчитывать главным образом на взаимопомощь, а также на милосердие благотворительных организаций. Однако в Турции благотворительность не была в большом почете. Что касается международных организаций, они в то время не имели ни такого веса, ни таких финансовых возможностей, как теперь. Система международных межправительственных организаций только зарождалась.
Полезным для выживания эмиграции оказался опыт, накопленный русской интеллигенцией в организации благотворительной деятельности. За рубежом оказались многие общественные деятели, принимавшие активное участие в помощи населению во время голода 1891 года. Общественная активность русской эмиграции вообще была с самого начала очень высокой, и тут, вероятно, сказывался импульс, приданный общественному сознанию революцией.