Не буди дьявола
Шрифт:
Он еще раз внимательно перечитал содержание.
– Ты это сама написала? Структуру проекта разработала ты?
– Да. Что-то не так?
– Вовсе нет.
– Тогда почему вы спрашиваете?
– Рассказывала ты утром очень эмоционально. А выстроено все очень логично.
Эмоциональностью она напомнила ему Мадлен, а логикой – его самого.
– Как будто я сам это написал.
Ким хитро прищурилась.
– Это комплимент, да?
Он рассмеялся: кажется, впервые за день, а то и за месяц. Затем помолчал и вновь вернулся к содержанию.
– Я так понимаю, ДП – это Добрый Пастырь. А что значит ДоН?
– Это заголовок
Гурни кивнул.
– Да, я вспомнил. Пресса окрестила это письмо “манифестом” – так же, как сочинение Унабомбера [1] за пять лет до того.
Ким тоже кивнула:
– И здесь мы подходим к тому, что я и хотела у вас спросить: что вообще такое, эти серийные убийства? Тут легко запутаться. Ну вот есть, например, Унабомбер или Добрый Пастырь. И кажется, у них мало общего с Джеффри Дамером и Тедом Банди [2] или с теми чудовищами, которых вы сами арестовывали, как этот Питер Пиггерт или Дед-Людоед, рассылавший части тела своих жертв местным полицейским. Боже! В них же совсем ничего человеческого.
1
Унабомбер – Теодор Джон Казински (р. 1942), рассылал по почте бомбы, от которых за 1978–1995 гг. погибли трое и пострадали 23 человека. В 1995 г. было опубликовано эссе Казинского “Индустриальное общество и его будущее”. В настоящее время отбывает пожизненное заключение. (Здесь и далее – прим. перев.)
2
Джеффри Дамер (1960–1994) и Тед Банди (1946–1989) – реальные серийные убийцы. Дамер убивал мужчин, Банди – женщин. Обоим была свойственна изощренная жестокость и, в частности, некрофилия: они насиловали трупы своих жертв. Дамер, помимо этого, был каннибалом.
Она вся содрогнулась. Затем помассировала предплечья, словно пытаясь согреться.
Где-то в сером сиракьюсском небе рокотал вертолет: вначале приближаясь, затем отдаляясь, пока не затих вдалеке.
– Иные социологи на меня обиделись бы, – сказал Гурни, – но сам термин “серийный убийца”, как и многие ему подобные, весьма расплывчат. Мне иногда кажется, что все эти так называемые ученые – просто шайка любителей навешивать ярлыки и извлекать из этого прибыль. Проведут сомнительное исследование, свалят в одну кучу сходные случаи, обзовут “синдромом”, присовокупят название понаукообразнее и читают лекции об этом, чтобы такие же недоумки затвердили эти ярлыки, сдали экзамен и влились в секту.
Тут Гурни заметил, что Ким смотрит на него с удивлением.
Почувствовав, что брюзжит и что виной тому, похоже, не столько состояние современной криминологии, сколько его собственное, он переменил тон:
– Если коротко, то с точки зрения мотива между каннибалом, взбесившимся от власти и вседозволенности, и идейным убийцей, жаждущим искоренить социальные пороки, общего мало. И все же больше, чем может показаться на первый взгляд.
Ким округлила глаза.
– Вы хотите сказать, оба убивают людей? И к этому все и сводится, какие бы внешние
Гурни поразили ее эмоциональность, ее порыв. Он улыбнулся.
– Унабомбер говорил, что хочет очистить мир от пагубного влияния новых технологий. Добрый Пастырь говорил, что хочет очистить мир от пагубных последствий алчности. Но, несмотря на всю логичность их манифестов, оба они выбрали контрпродуктивные средства для достижения своих целей. Убийством никогда не добьешься того, чего они хотели, – якобы хотели. Их поведение можно объяснить только одним.
Гурни почти что видел, как напряженно Ким думает.
– То есть средство и есть цель?
– Именно. Мы часто путаем средства и цель. Действия Унабомбера или Доброго Пастыря вполне понятны, если только предположить, что само убийство и было их целью, давало им эмоциональную отдачу. А так называемые манифесты – не более чем прикрытие.
Она поморгала, видимо, пытаясь сообразить, как это может помочь ей в работе.
– Но насколь это важно… для жертвы?
– Для жертвы это абсолютно неважно. Для жертвы мотив не имеет значения. Тем более, если убитый и убийца не были знакомы. Когда в тебя стреляют ночью из проезжающей машины, то пуля в голову – это пуля в голову, каков бы ни был мотив.
– А для семьи?..
– Для семьи… Ну…
Гурни прикрыл глаза, перебирая в памяти нерадостные разговоры. Сколько их было за эти годы. За десятки лет. Родители. Жены. Любимые. Дети. Застывшие лица. Невозможность поверить в то, что произошло. Судорожные расспросы. Крики. Стоны. Вой. Ярость. Проклятия. Угрозы. Кулаком в стену. Испитые глаза. Пустые глаза. Старики, плачущие как дети. Один мужчина покачнулся, как от удара. И хуже всего те, кто никак не реагировал. Замершие лица, неживые глаза. Непонимание, безмолвие, бесчувствие. Отвернуться, закурить.
– Ну… – повторил Гурни, – я всегда считал, что лучше знать правду. Думаю, если бы родственники жертвы чуть лучше понимали, почему с их любимым это произошло, им было бы полегче. Заметь, я не сказал, что знаю, почему Унабомбер или Добрый Пастырь делали то, что делали. Возможно, они и сами этого не знали. Мне ясно лишь, что истинная причина не та, которую они называли.
Ким пристально смотрела на него и уже собиралась задать следующий вопрос, когда сверху донесся глухой стук. Она напряглась, прислушалась.
– Что это, как вы думаете? – спросила она наконец, указывая на потолок.
– Не представляю. Может, горячая труба?
– Она способна издавать такие звуки?
Гурни пожал плечами.
– А по-твоему, что это? – Ким не ответила. – Кто живет наверху?
– Никто. По крайней мере, не должен никто жить. Прежних жильцов выселили, они вселились заново – какие-то барыги, – нагрянули копы и всех арестовали. Может, уже и выпустили, черт их знает. Городишко отстойный.
– То есть квартира наверху пустует?
– Да. Предположительно. – Она окинула взглядом журнальный столик, увидела начатую пиццу. – Боже, какая гадость. Может, ее разогреть?
– Я не буду. – Гурни хотел было сказать, что ему пора, но вдруг понял, что приехал совсем недавно. Это тоже был симптом последнего полугодия: чем дальше, тем сильнее ему хотелось сократить время общения с людьми.
Сжимая в руке бирюзовую папку, он заметил:
– Я не уверен, что смогу просмотреть все сейчас. Материал довольно объемный.
По лицу Ким облачком по ясному небу скользнуло легкое разочарование.