Шрифт:
Иван Зюзюкин
Не было печали...
Вообще-то Генка, если засыпал, то спал крепко. Сны ему снились редко, разве что когда поздно ужинал. И особенно крепким у него сон был по утрам. Тут хоть пой, хоть танцуй около него - свое он возьмет и пока не выспится, не встанет.
Но в то утро он просыпался дважды. Нервы, должно быть, за лето расшатались. Первый раз открыл глаза немыслимо рано - пяти не было. Солнце едва поднялось над заречным лесом. Но, несмотря на такую рань, светило во всю мощь ярко, рассылая свои лучи во все страны света. В бытовке, в которой Генка, разметавшись на раскладушке, спал, оно отыскало выщербленный сучок. И цилиндриком бело-розового света, точно палкой, уперлось в щеку спящего. На ней мигом занялся золотистым
Засыпая вновь, он нехорошим словом назвал Самсоныча, хозяина дачи, у которого папа Витя и мама Люда Калачевы, дорогие Генкины родители, третье лето подряд снимали эту щелястую бытовку. Силен дядя! Когда-то купил ее для хозяйственных нужд, по нынешним ценам, считай, задарма. А теперь сдает - под дачу! И хоть бы чем-нибудь забил щели. Нет, у него один разговор: не нравится, не снимайте. И как с ним поспоришь? Здесь, в Вихровке, дачу снять - легче в рай попасть. Ищут ее с осени и любой задаток оставляют, лишь бы хозяева к весне не передумали. А рвутся сюда по многим причинам: прекрасный грибной лес, чистая, питаемая родниками речка...
Но сам-то Самсоныч этой благодати, наверное, и не замечает. Некогда ему, с утра до вечера ковыряется в земле, фрукты-овощи выращивает. И, как что-то поспеет, тут же продает, сам даже на зуб не попробовав... Ему за семьдесят, вдовый, детей нет. А все равно копит и копит. Словно рассчитывает: когда смерть придет - сунет ей тыщонку-две, она от него и отстанет. И вот чтобы участок приносил дохода еще больше, построил мансарду, похожую видом на скворечник (нынче сдал ее какой-то женщине, которая говорит, что она писательница), каждую осень с места на место перетаскивает яблони и груши, освобождая площадь для доходной клубники... А чтобы заделать щели в бытовке, на это времени у старого хрыча нет...
С тем Генка и уснул. И еще примерно с час спал. Да так сладко, ненасытно, будто с каждым вдохом втягивал в себя душистый, янтарного цвета мед, а с каждым выдохом освобождался от грехов... И снился ему в это время чудной сон. Будто в его классе идет контрольная по математике. Он сидит на последней парте с Нариком Набиевым. Есть у них такой. Ничего мальчишка, но внешностью своей на психику давит. Обидно до чертиков становится иной раз. Набиев - чистокровный татарин, а выглядит как русский: голубые глаза, волосы светлые. А его, Генку Калачева, русского и по матери, и по отцу, из-за носа и смуглой кожи принимают и за грузина, и за цыгана, и даже за грека - только не за русского!..
– Вы что?! - во сне спросил Генка Набиева, одетого зачем-то в собачий полушубок. - С бороздки съехали?
– Почему? - не понял Набиев, продолжая потеть над задачей. Оказалось, на нем была и шапка из собачьего меха.
– Лето наступило! Каникулы идут!.. - напомнил Генка. - А вы зачем-то контрольную пишете.
– Не слышал разве? - сказала ему впереди сидящая Людочка Рубанова, известная зубриха нашего времени, живет в одном с ним доме. - Наш класс решил учиться круглый год. И без выходных!
– Еще чего?! - возмущенно пробормотал Генка во сне. Во сне же достал из сумки бутылку "Буратино", брикет мороженого "Пломбир", посоветовал Нарику не носить летом меховых вещей и, приветливо помахав ему рукой, с легкостью пушинки взмыл под потолок.
– Калачев! Сейчас же сядь на место! - вдруг услышал он злющий голос математички. Оглянулся, а она рядом с ним летит с грибной корзинкой в руке.
Чего только не приснится! В жизни эта учительница совсем не злая. Наоборот, любит
– Я чего кричу на тебя, Гена? - продолжая лететь рядом, стала оправдываться математичка. - Недовольны тобой в школе. Говорят, тянешь вниз лучший класс по всем показателям и какими-то делишками на стороне занимаешься...
– Пусть говорят, мне-то что! - вспылил Генка во сне и так резко повернулся на другой бок, что - чуть на пол не слетел. Год ему осталось терпеть. Восьмой окончит, в пэтэу, где на автослесарей учат, уйдет. И ни разу, вспоминая свой класс, не заплачет. Такие все, за исключением Нарика и еще трех-четырех человек, умные и правильные. Особенно эта Людочка Рубанова, к которой его, как отстающего, прикрепили. Она совсем не дает ему прохода! Где ни встретит, начинает воспитывать. Перед каникулами обещала даже в Вихровке навещать. Очень он по ней соскучился...
От перемены мест слагаемых, как известно, сумма не меняется. А вот со снами, если повернуться на другой бок, что-то происходит. Генка опять очутился за партой. Только теперь все происходило не в классе, а на участке Самсоныча под яблоней. О чем-то захотел спросить Нарика, глядь, а рядом с ним сидит... Найда, хозяйская собака!
– Кто тебя сюда посадил?! - изо всех сил сдерживая себя, спросил он Найду.
– Самсоныч, - застенчиво ответила она, одним махом длиннющего языка слизнула у него все мороженое и тут же, боясь наказания, виновато заскулила.
Протяжный скулеж заполнил всю бытовку, и он проснулся. "Щенки скулят", - наконец осознал он, что его разбудило во второй раз. И другое тут же понял: Самсоныч еще вечером перетащил конуру со щенками подальше от своего дома и поближе к бытовке - на, мол, Гена, слушай, наслаждайся этой музыкой...
Глянул на часы и чуть не заплакал: без пяти минут шесть! Спит-то он крепко. Да вот, сколько помнит себя, его всегда будят. Только полтора года стукнуло - папа Витя и мама Люда стали по утрам втискивать его в колготки, рейтузы, сапожки и относить в ясли. Немного подрос - в детский сад устроили. Та же жизнь с одной лишь разницей: теперь самому приходилось во все втискиваться. Надеялся, что в школу пойдет - отоспится. Напрасно! Папа Витя и мама Люда у него по профессии оба связисты, а по призванию - великие педагоги. Оба считают: чем меньше любить и холить своего единственного сына, тем больше шансов, что из него выйдет толк. Можно подумать, у них только и забот, как бы он без дела не остался. Каждый день: это помой, это сдай, то купи... Мало того, что шесть раз в неделю встает в семь утра и идет в школу, что-нибудь и на воскресенье придумают. А не послушаешься - тебе же будет хуже...
Точно так же Генка рассуждает, когда начинаются летние каникулы и родители объявляют ему, что он едет в пионерский лагерь на две, а один раз было, даже на все три смены. Начнут расписывать, как ему там будет хорошо. Он слушает их и молчит. А что? Спорь не спорь - все равно отправят. Лучше притвориться, что сам об этом только и мечтал. По-хорошему бы он пожил в лагере месяц - там ничего иной раз братва собирается. А остальную часть лета провел бы в городе или в Вихровке. Но родители боятся, что сын свяжется с плохой компанией и чего-нибудь натворит. В лагере же, рассчитывают, с ним ничего не случится, он там будет как в камере хранения. В лагере, видишь ли, ему не дадут наделать глупостей, в чем они, кстати, глубоко заблуждаются глупостей, если захочешь, везде можно наделать...