Шрифт:
Иван Зюзюкин
Не было печали...
Вообще-то Генка, если засыпал, то спал крепко. Сны ему снились редко, разве что когда поздно ужинал. И особенно крепким у него сон был по утрам. Тут хоть пой, хоть танцуй около него - свое он возьмет и пока не выспится, не встанет.
Но в то утро он просыпался дважды. Нервы, должно быть, за лето расшатались. Первый раз открыл глаза немыслимо рано - пяти не было. Солнце едва поднялось над заречным лесом. Но, несмотря на такую рань, светило во всю мощь ярко, рассылая свои лучи во все страны света. В бытовке, в которой Генка, разметавшись на раскладушке, спал, оно отыскало выщербленный сучок. И цилиндриком бело-розового света, точно палкой, уперлось в щеку спящего. На ней мигом занялся золотистым
Засыпая вновь, он нехорошим словом назвал Самсоныча, хозяина дачи, у которого папа Витя и мама Люда Калачевы, дорогие Генкины родители, третье лето подряд снимали эту щелястую бытовку. Силен дядя! Когда-то купил ее для хозяйственных нужд, по нынешним ценам, считай, задарма. А теперь сдает - под дачу! И хоть бы чем-нибудь забил щели. Нет, у него один разговор: не нравится, не снимайте. И как с ним поспоришь? Здесь, в Вихровке, дачу снять - легче в рай попасть. Ищут ее с осени и любой задаток оставляют, лишь бы хозяева к весне не передумали. А рвутся сюда по многим причинам: прекрасный грибной лес, чистая, питаемая родниками речка...
Но сам-то Самсоныч этой благодати, наверное, и не замечает. Некогда ему, с утра до вечера ковыряется в земле, фрукты-овощи выращивает. И, как что-то поспеет, тут же продает, сам даже на зуб не попробовав... Ему за семьдесят, вдовый, детей нет. А все равно копит и копит. Словно рассчитывает: когда смерть придет - сунет ей тыщонку-две, она от него и отстанет. И вот чтобы участок приносил дохода еще больше, построил мансарду, похожую видом на скворечник (нынче сдал ее какой-то женщине, которая говорит, что она писательница), каждую осень с места на место перетаскивает яблони и груши, освобождая площадь для доходной клубники... А чтобы заделать щели в бытовке, на это времени у старого хрыча нет...
С тем Генка и уснул. И еще примерно с час спал. Да так сладко, ненасытно, будто с каждым вдохом втягивал в себя душистый, янтарного цвета мед, а с каждым выдохом освобождался от грехов... И снился ему в это время чудной сон. Будто в его классе идет контрольная по математике. Он сидит на последней парте с Нариком Набиевым. Есть у них такой. Ничего мальчишка, но внешностью своей на психику давит. Обидно до чертиков становится иной раз. Набиев - чистокровный татарин, а выглядит как русский: голубые глаза, волосы светлые. А его, Генку Калачева, русского и по матери, и по отцу, из-за носа и смуглой кожи принимают и за грузина, и за цыгана, и даже за грека - только не за русского!..
– Вы что?! - во сне спросил Генка Набиева, одетого зачем-то в собачий полушубок. - С бороздки съехали?
– Почему? - не понял Набиев, продолжая потеть над задачей. Оказалось, на нем была и шапка из собачьего меха.
– Лето наступило! Каникулы идут!.. - напомнил Генка. - А вы зачем-то контрольную пишете.
– Не слышал разве? - сказала ему впереди сидящая Людочка Рубанова, известная зубриха нашего времени, живет в одном с ним доме. - Наш класс решил учиться круглый год. И без выходных!
– Еще чего?! - возмущенно пробормотал Генка во сне. Во сне же достал из сумки бутылку "Буратино", брикет мороженого "Пломбир", посоветовал Нарику не носить летом меховых вещей и, приветливо помахав ему рукой, с легкостью пушинки взмыл под потолок.
– Калачев! Сейчас же сядь на место! - вдруг услышал он злющий голос математички. Оглянулся, а она рядом с ним летит с грибной корзинкой в руке.
Чего только не приснится! В жизни эта учительница совсем не злая. Наоборот, любит шутку, с ним, Генкой, часто по душам разговаривает, хотя выше тройки он у нее обычно не получает. А во сне - к чему бы это? раскричалась. Совсем как "русалка", их классная, в жизни. Эта-то, он хорошо знает, терпеть его не может. На последнем перед каникулами классном часе при всех ленивым и, как только язык повернулся, бездуховным назвала. "По моим сведениям, ты, кроме вещей, ничем больше не интересуешься", - сказала... Допустим, он такой. А сама? Только уроки кончатся, хватает сумку и по продуктовым, промтоварным магазинам бегает. Духовные ценности ищет, да?
– Я чего кричу на тебя, Гена? - продолжая лететь рядом, стала оправдываться математичка. - Недовольны тобой в школе. Говорят, тянешь вниз лучший класс по всем показателям и какими-то делишками на стороне занимаешься...
– Пусть говорят, мне-то что! - вспылил Генка во сне и так резко повернулся на другой бок, что - чуть на пол не слетел. Год ему осталось терпеть. Восьмой окончит, в пэтэу, где на автослесарей учат, уйдет. И ни разу, вспоминая свой класс, не заплачет. Такие все, за исключением Нарика и еще трех-четырех человек, умные и правильные. Особенно эта Людочка Рубанова, к которой его, как отстающего, прикрепили. Она совсем не дает ему прохода! Где ни встретит, начинает воспитывать. Перед каникулами обещала даже в Вихровке навещать. Очень он по ней соскучился...
От перемены мест слагаемых, как известно, сумма не меняется. А вот со снами, если повернуться на другой бок, что-то происходит. Генка опять очутился за партой. Только теперь все происходило не в классе, а на участке Самсоныча под яблоней. О чем-то захотел спросить Нарика, глядь, а рядом с ним сидит... Найда, хозяйская собака!
– Кто тебя сюда посадил?! - изо всех сил сдерживая себя, спросил он Найду.
– Самсоныч, - застенчиво ответила она, одним махом длиннющего языка слизнула у него все мороженое и тут же, боясь наказания, виновато заскулила.
Протяжный скулеж заполнил всю бытовку, и он проснулся. "Щенки скулят", - наконец осознал он, что его разбудило во второй раз. И другое тут же понял: Самсоныч еще вечером перетащил конуру со щенками подальше от своего дома и поближе к бытовке - на, мол, Гена, слушай, наслаждайся этой музыкой...
Глянул на часы и чуть не заплакал: без пяти минут шесть! Спит-то он крепко. Да вот, сколько помнит себя, его всегда будят. Только полтора года стукнуло - папа Витя и мама Люда стали по утрам втискивать его в колготки, рейтузы, сапожки и относить в ясли. Немного подрос - в детский сад устроили. Та же жизнь с одной лишь разницей: теперь самому приходилось во все втискиваться. Надеялся, что в школу пойдет - отоспится. Напрасно! Папа Витя и мама Люда у него по профессии оба связисты, а по призванию - великие педагоги. Оба считают: чем меньше любить и холить своего единственного сына, тем больше шансов, что из него выйдет толк. Можно подумать, у них только и забот, как бы он без дела не остался. Каждый день: это помой, это сдай, то купи... Мало того, что шесть раз в неделю встает в семь утра и идет в школу, что-нибудь и на воскресенье придумают. А не послушаешься - тебе же будет хуже...
Точно так же Генка рассуждает, когда начинаются летние каникулы и родители объявляют ему, что он едет в пионерский лагерь на две, а один раз было, даже на все три смены. Начнут расписывать, как ему там будет хорошо. Он слушает их и молчит. А что? Спорь не спорь - все равно отправят. Лучше притвориться, что сам об этом только и мечтал. По-хорошему бы он пожил в лагере месяц - там ничего иной раз братва собирается. А остальную часть лета провел бы в городе или в Вихровке. Но родители боятся, что сын свяжется с плохой компанией и чего-нибудь натворит. В лагере же, рассчитывают, с ним ничего не случится, он там будет как в камере хранения. В лагере, видишь ли, ему не дадут наделать глупостей, в чем они, кстати, глубоко заблуждаются глупостей, если захочешь, везде можно наделать...