Не единственная
Шрифт:
И закрыл дверь.
Аньис без сил опустилась на ковер прямо у входа. Наверное, нужно подчиниться, принять, как-то выжить… Она оперлась рукой на мягкий, глубокий ворс ковра, и ладонь потонула в нем, словно ворсинки обняли ее пальцы, легонько пощекотали, утешая… От этого неожиданно стало легче. Как будто неживой ковер хотел сделать ей хоть что-нибудь приятное. Аньис тихонько заплакала и погладила ковер в ответ. Все по нему ходят. Он вещь. Куда положат – там ему и лежать. Так и она теперь. Где скажут – там и сиди, с кем скажут – с тем и живи, что скажут – то и делай.
В то время как экипаж господина Ансьера
Господин Эль хотел провести час наедине с собой, с кистью в руке. На мольберте перед ним стояло неоконченное полотно, изображавшее конную баталию. Он любил такие сюжеты, не боялся многофигурных композиций. Но прежде чем взять в руку кисть и взглянуть на новое полотно, он посмотрел на стену.
Там, чуть выше уровня его глаз – а господин Эль был высок – висели две картины. Они всегда располагались там, где господин Эль останавливался, где проводил больше всего времени. Теперь они были здесь. На левой из них резвились над штормовым морем хищные ящеры, в которых всякий узнал бы драконов. Разбивались о скалы огромные темные валы, драконы пикировали, взлетали… А из разрыва лиловых туч солнце отбрасывало на море пронзительные, резкие, как удар меча, лучи.
Пару мгновений господин Эль с ностальгией смотрел на картину. Грустно улыбнулся одной стороной рта и перевел взгляд на вторую. На ней была изображена та, что когда-то написала драконов и море в отсвете солнца, та, которую он помнил всегда. Он умел управлять своей памятью, неконтролируемые воспоминания почти не посещали его. Но ее он и не хотел забывать…
Взлетали от переносицы брови, каштановые волосы с рыжим отливом обрамляли лицо с тонкими, правильными чертами. Светло-зеленые глаза смотрели прямо, пронзительно. В лице читался задор, азарт, но все же оно было нежным, немного детским. Господин Эль знал, что если долго смотреть, то станет больно. Тонкая ностальгия превратится в настоящую боль. Но все же он смотрел, потому что в такие мгновения он чувствовал себя не одиноким. И просто вообще что-то чувствовал. Конечно, обычно среди представителей его народа проблемы с живыми чувствами наступали позднее. Но уже сейчас молодой еще господин Эль ощущал их. Может быть, сказывалось прошлое, а может, постоянное неприкрытое одиночество, к которому он привык, как привыкают к хронической ноющей ране. И перестают замечать.
…Он скучал по ней. По-прежнему очень скучал.
Глава 5
То, что происходило с Аньис в следующие семь дней, не было страшно. Напротив, иногда ей казалось, что она попала в сказку и даже обрела новую семью. Знала, что ненадолго, но этих дней ей хватило, чтоб привязаться к доброму господину Арбаку, служанкам, заботившимся о ней, и даже к толстому евнуху, знакомство с которым началось не самым лучшим образом.
Когда она осмелилась встать с ковра и оглядеться, к ней подошли две служанки. Обе невысокие, с темными волосами и мелкими чертами лица, похожие друг на друга. Одна – чуть постарше Аньис, другая – чуть помладше. Сестры, решила
Одеты девушки были в длинные пуари [1] темно-синего цвета, то есть намного лучше и богаче самой Аньис. Пуари считалось дорогой одеждой, слишком много ткани на него уходило. Девушки из бедняков одевались в простые прямые платья с кушаком. Пуари у Аньис было только в детстве, в благополучные довоенные времена. А после войны, в один из дней, когда семье было нечего есть, мать просто продала все пуари, которые были в доме. Даже замуж Колобатти выходила в простом платье без украшений.
1
Одежда наподобие индийского сари.
Девушки молча поклонились Аньис.
– Пойдемте, госпожа, – сказала старшая. – Мы должны искупать вас и переодеть.
– Я не госпожа, – ответила Аньис. – Меня зовут Аньис, я такая же рабыня, как вы…
– Хорошо, госпожа Аньис.
Через незаметную дверь в другом конце комнаты ее провели в сад. Это был не внутренний сад гарема, где предавались неге наложницы короля. А небольшой садик, окруженный красивыми галереями с колоннами. Но вечером, под звездами, в свете круглых голубых светильников, он казался волшебным. Тогда Аньис впервые подумалось, что она попала в сказку – в одну из тех, что она читала еще до войны, до того, как отец продал большую часть книг.
Темно-зеленые растения с огромными листьями слегка трепетали на теплом ветерке. Изысканные статуи, изображавшие прекрасных женщин и мужчин, словно светились изнутри. Тихонько пели птицы. А посреди сада располагался небольшой круглый бассейн. На дне тоже было установлено два светильника, и вода казалась сияющее-голубой. Аньис замерла, пораженная.
Девушки подвели ее к бассейну. Младшая нагнулась, чтобы снять с нее сандалии, другая потянулась стянуть с нее платье. Аньис инстинктивно отшатнулась. Кто она такая, чтобы другие девушки заботились о ней…
– Я сама разденусь, – сказала она.
– Госпожа Аньис, мы должны… – робко протянула старшая. – Господин Арбак добрый, но и он может рассердиться, если мы не сделаем то, что он велел.
Аньис быстро стянула с себя платье, скинула сандалии и пошла к бассейну.
– А мы не скажем ему! – предложила она девушкам. – И давайте, вы будете называть меня Аньис, когда никто не слышит?
– Хорошо, – неожиданно просто согласилась старшая. – Мы так уже делали с одной девушкой…
Волшебная голубая вода в бассейне была приятно-теплой. Аньис присела, чтобы плечи погрузились в воду, и ощутила, что все напряжение сегодняшнего дня уходит, растворяется… Пробежала легкая рябь, она едва ощутимо ласкала кожу.
– Нужно, чтобы ты села, облокотившись, а мы будем мыть тебя ароматическими растворами, – пояснила старшая девушка.
Аньис села на приступку в воде, прислонилась спиной к стене. Хотелось запрокинуть голову, положить ее на край бассейна… Но она стеснялась. Что она, принцесса какая-то… Дома Аньис мылась, набирая воду ковшиком из ведра, и думала, что будет делать так всю жизнь.
Девушки взяли каждая одну из ее рук и начали протирать мягкими губками, смоченными в ароматной, пахнущей цветами и фруктами, жидкости. Очень хотелось совсем расслабиться, отдаться приятным ощущениям… Но пока ей было слишком неловко.