Не герой
Шрифт:
Интересными были украшения. У всех на поясах литые металлические фигурки разных зверей, девушки и женщины щеголяют подвесками и височными кольцами. Рукава по низу охвачены серебряными или бронзовыми браслетами. Интересные люди, настоящий этнографический музей под открытым небом.
В конце речи Журава из-за спин селян вышла дородная тетка со здоровенным караваем в руках, следом за ней молоденькая девушка, почти девочка, с кувшином и глиняным стаканчиком. Василий причастился караваем, достаточно было отломить и съесть кусочек, запил это дело стаканом медовухи из рук девушки. Все. Судя по довольным лицам селян, его
Действо закончилось. Новый член общины забросил на плечо сумку и зашагал вслед за Тергаем к дому на окраине. Поселили Василия в не самом богатом доме, не у самой зажиточной хозяйки, но он был рад и этому. Как потом ему рассказали, на выбор повлияли два фактора: вдова Калева хорошо знала вендский язык и могла быстро обучить Спасителя чудскому – это первое. И еще Калева одна тащила на своих хрупких плечах хозяйство и растила троих детей, в доме остро чувствовалась нехватка мужчины – это второе и самое главное. Сельская община отличалась рационализмом, даже легендарного Хабулая они умудрились ненавязчиво приставить к делу, да так, чтоб тому самому было неудобно отказаться.
Что ж, жизнь это жизнь, хочешь хорошо жить – учись вертеться.
В этот день Вася отдыхал и приводил себя в порядок. Как следует отпарился в баньке, да так, что дурно стало. После жизни в лесу и мытья в озере березовый, с дубовыми и пихтовыми веточками веник да квасок в предбаннике, да пробирающее до костей тепло парилки, да чистое белье после бани показались ему верхом блаженства. И этой ночью он как следует выспался. Как залег после бани на полати, так и провалился в глубокий сон до вторых петухов. Последнее, что запомнил – личики двоих младшеньких детишек Калевы. Малыши залезли на печку и внимательно следили за чужим дядей.
Утро началось с трудов крестьянских. Отдохнувший за ночь Василий с удовольствием занялся хозяйством. Пусть он многое не умел, пусть некоторых вещей даже не знал, но молодой задор, желание отблагодарить хозяйку за гостеприимство делали свое дело. Если что не получалось, Васёк не стеснялся спрашивать у Калевы. Трудно сказать, на что надеялись односельчане, выделяя Хабулаю хозяйство Калевы, может, были у них и неявные, тайные намеки, но, несмотря на сохранившуюся красоту и хорошую фигуру, было вдовушке почти тридцать пять лет. Ясно дело, Вася смотрел на нее только как на старшую сестру, в лучшем случае, или друга. Не более того. Для двадцатилетнего парня разница в возрасте с женщиной в пятнадцать лет отчетливо пахнет геронтофилией. Тут даже долгое воздержание не поможет.
Между делом Васёк начал учить чудский язык. Он оказался довольно сложным, но Квакшин не унывал и постепенно овладевал этим языком.
Василий припомнил, что чудины – это финно-угры, родственники удмуртов, марийцев, эстонцев, карелов и прочих аборигенов Восточной Европы. В этом мире они оказались на отшибе цивилизации. Вытесненные на восток, чудины сохранили свою древнюю культуру. Благодаря более развитым соседям немного менялся быт, появлялись новые сельскохозяйственные культуры, хозяйство преобразовывалось, пришла техника, но многое в общине оставалось таким же, как и тысячу лет назад.
Тут было смешение частной и общественной собственности, что напоминало советские колхозы времен тирании. Все поля считались общинными, работали
Все общинное. И только потом, после уборки, главы семей на общем сходе делили урожай, а бывало и вырученные от оптовой продажи гривны. Считали не только чья семья сколько сил приложила, кто как работал, но и кто больше всех нуждается. Не могло быть так, чтоб одни купались в роскоши, а другие голодали. Беднякам, тем, у кого в семье было мало мужчин-тружеников, выделяли сверх заработанного. Оставляли часть денег и на общинные нужды.
А вот дальше каждый поступал со своей долей как захочет. Можно на самоход копить или спутниковый дальновизор, можно жене подарок дорогой сделать, можно на детей отложить. Было у чуди и личное хозяйство. Держали скот и птицу, вскапывали огороды, разбивали сады. Это уже все свое, не хочешь, можешь не делиться, однако не принято было не делиться. Хороший, справный хозяин считал делом чести пригласить все село на пирушку, да так, чтоб на столе не меньше двух десятков блюд было, а три десятка – еще лучше. Угостить соседских детишек яблоками, грушами и вишней из свого сада, принести соседу мешок моркови, если у того вдруг нет своей – это само собой разумеется. Хороший человек – это щедрый человек. Щедрый к своим.
Дома вроде бы и частные, но это как посмотреть. Каждый в своем доме царь и бог. Но вот строили новые избы для молодых семей всем миром, на общинные деньги. Даже обставляли жилье общиной, и скотину давали на развод кто сколько может. И продать дом чужому нельзя. Просто никто чужака в село не пустит.
Интересно люди живут, тесным миром, все ссоры остаются внутри общины, против внешнего мира село выступало единой силой. Не было такого, чтоб приглашали чужаков помочь разобраться со своими распрями. Даже если вдруг смертоубийство приключалось, вели дознание и суд сообща. И наказанием для виновника были смерть или изгнание. А иногда, бывало, убийца брал на себя ответственность за семью убитого. Нормальная такая крестьянская рациональность – пусть ущерб искупит, убил кормильца, сам станет кормильцем. И никто до сих пор и не пикнул.
Василий поначалу рассчитывал пожить немного у Калевы, поправиться, одежду обновить, патронов раздобыть, снаряжения кое-какого, а потом рвануть в Сторогор, и дальше как кривая вывезет. Не получилось. Попал молодой человек в ловушку, совесть не позволяла бросить приютивших его людей. Недостойно это. Да и Калеву с детишками жалко. Одна она, и в поле работает, и за хозяйством следит, и малышей кормит. Старшему, Пайко, только месяц назад двенадцать исполнилось, пусть старается работать как взрослый, а все равно, пока не по его силам крестьянский труд.
Василий решил пожить в Паниче до октября, поработать с чудью, дождаться последнего раздела урожая после сбора капусты, постараться, чтоб Калева получила достойную долю. К этому времени он и хозяйство поправит, что может, подновит, наладит. Чувствовал – Калева хоть и знает, что односельчане вдову не обидят, а горько, тяжело ей осознавать себя иждивенкой, живущей за счет соседей. Гордая она женщина, да и достаток в доме не помешает. Давно пора детишкам обнову справить, и для Калевы не грех полотна на новую поневу прикупить и тонких рубашек с полдюжины.