Не говорите Альфреду
Шрифт:
Внутренний двор, похоже, всегда был полон элегантно одетых людей. Я предположила, что они пришли написать свои имена в нашей книге (чьи страницы, по словам Альфреда, читались, как список действующих лиц всей французской истории). В данном случае зачем они так часто группировались на маленькой наружной лестнице в юго-западном углу двора? Я могла бы поклясться, что снова и снова вижу одних и тех же людей со знаменитыми лицами, известными даже мне: украшенную драгоценностями портниху, похожую на куклу из мультфильма с составленным из коричневых мячей для гольфа лицом; некоего фельдмаршала, пианиста с виноватым видом,
– Я хотел бы знать, не желаете ли вы сделать заявление? – спросил он, вразвалочку приближаясь ко мне, когда я возвращалась домой от портнихи.
– Заявление?
– О ситуации в вашем доме.
– Вы очень добры, но нет, спасибо большое, вы должны спросить моего мужа. – Я вошла в дом и послала за Филипом.
– Филип, – произнесла я, – там из газеты. Не хотите ли вы сделать заявление?
– Заявление?
– О ситуации в моем доме.
Он удивленно посмотрел на меня.
– У кого комнаты на правой стороне двора? Видела ли я их, когда вы показывали мне дом?
– Да, настала пора вам узнать. Дело в том, что Полина окопалась там, и мы не можем заставить ее съехать.
– Леди Леон? Но она же уехала! Я видела ее в кинохронике. Как она может до сих пор находиться здесь?
– Да, она уехала с Северного вокзала, однако остановила поезд в Орри-ла-Виль и вернулась обратно, все еще держа в руках розы Буш-Бонтана. Сказала, что очень больна, наверное, умирает, и вынудила миссис Тротт постелить ей постель в мезонине. Там есть нечто вроде маленькой квартирки, где раньше жил секретарь. Естественно, она ни в малейшей степени не больна. У нее там день и ночь топчется весь Париж. Странно, что вы их не слышали.
– Я слышала. Полагала, что это американцы из соседнего дома.
– Американцы никогда так не верещат.
– Теперь мне все ясно. Но, Филип, это плохо для Альфреда. Такая нелепая ситуация в самом начале его миссии!
– Министерство иностранных дел того же мнения. Они велят нам ее выдворить. Но как? Я только что опять говорил с Эшли. Вначале все думали, будто это шалость и через день-другой ей это надоест. Поэтому решили вас не беспокоить. Но теперь парижане присоединились к этой проказе, и стало модой приходить туда и навещать ее. Люди досрочно возвращаются из отпусков, чтобы поучаствовать в этом движении. Фешенебельные курорты в отчаянии – некому фотографироваться на пляжах. Так что, конечно, она развлекается по полной программе, и я не знаю, как нам вообще убедить ее уехать. У нас у всех ум за разум заходит.
– А не можем мы сказать слугам, чтобы ее не кормили?
– Они и не кормят. Это Милдред приносит ей еду, как ворон.
– Та, что с корзиной для пикника? Мы могли бы прекратить ее посещения – велеть
– Ему было бы неловко преградить ей путь. Он знает ее много лет.
– Да, понимаю, и, конечно, мы не можем насильно увезти ее. Тогда не могли бы мы ее подкупить? Что она любит больше всего?
– Представителей высших английских правительственных структур.
– То есть членов парламента и тому подобных?
– Министров, банкиров, архиепископа, хозяина замка Бельвуар, главного редактора «Таймс» и так далее. Ей кажется, что она видит, как вершится история.
– Ну так это замечательно. Разумеется, эти политики должны быть на ее стороне. Почему бы им не заманить ее в Англию – завтрак на Даунинг-стрит, присутствие на больших дебатах в четверг?
– Вы не понимаете соображений Милдред. Они обожают ее присутствие в парламенте – им невыносимо вообще устраивать дебаты, пока она не водворится там, на своем месте. Она – лучшая аудитория, какую они когда-либо имели. Что же до завтрака на Даунинг-стрит, так она гостит там, когда бывает в Лондоне.
– Господи…
– На самом деле она вовсе не является ключом к нашей проблеме.
– Вы сказали, Милдред приносит еду.
– Да, но еда для Полины ничего не значит.
– Тем не менее она не может без нее обходиться.
– Суть в том, что может. Полина часто ездит в Тринг на лечебное голодание. Для меня загадка это голодание. Люди на спасательных плотах начинают жрать друг друга через неделю; Полина и Милдред порой проводят в Тринге по целому месяцу – и хоть бы кусочек отгрызли друг от друга.
– Мы не можем допустить, чтобы она осталась тут еще на месяц. Несомненно, представители высших правительственных структур должны поддерживать своих сотрудников, Филип, и протянуть им руку помощи. Вы говорили с кем-нибудь из них?
– Они делают, что могут. Премьер-министр беседовал с сэром Льюисом вчера вечером. Никакого толку. Сэр Льюис только сидел, прикрыв нос рукой, и трясся от смеха, в этой своей очаровательной манере, – усмехнулся Филип. – Но, в конце концов, что он может сделать? Не говоря уже о том, что это его забавляет.
– Какая-то важная персона должна прийти ее повидать – объяснить, что она ведет себя непатриотично и так далее. Ведь это правда.
– Мы это пробовали. Прилетал Моули. Он был очень суровым, но не сумел продержаться до конца. Он говорит, Полина лежала там, словно прекрасный олень, умирающий в лесу, и ему не хватило мужества сердиться на нее.
– Почему, как вы думаете, она это делает?
– Нет какой-то важной причины… ее это забавляет… ей больше нечем заняться. А если это раздражает вас, Полина это легко перенесет. Она считает, что Альфред получил эту работу, интригуя против сэра Льюиса.
– Вы же знаете, что он ничего подобного не делал.
– Разве? В любом случае сэр Льюис не остался бы на этом посту – настала пора перемен.
– Я видела на улице Мокбара.
– Да, он выкладывается на все сто.
– Он виделся с леди Леон?
– Нет. Даже Полина устанавливает пределы, которые нельзя нарушать.
– Нам придется сообщить Альфреду, прежде чем появится статья Мокбара.
– Он знает. Это он постоянно твердил: «Не говорите Фанни».
Отдаленный глумливый смех оскорбил мой слух. Вечер продолжался, мезонин оживал. Меня охватил гнев.