Не хочу, чтобы он умирал
Шрифт:
— Знаете что, капитан? — Гамаль попытался встать, но сразу же снова сел, скорчившись от боли. — Мне жалко англичан.
— На тратьте на них свою жалость, Гамаль.
— Они никогда не поймут, за что мы их презираем, потому что не видят бедствий нашего народа. Все они рождены слепыми, дорогой мой друг, кроме тех, кто видит, как видите вы. Но вы мне сказали, что у вас не знают, что такое братство…
— Так уж мы устроены, — с сожалением сказал Скотт.
— Есть такая арабская поговорка, — и Гамаль произнес по-арабски: — «Когда говоришь о братстве, хочется кричать о нем на всех перекрестках».
— Какое же братство может быть в войне? — возразил Скотт.
— Ищите его и обрящете, — сказал Гамаль, и слова его не прозвучали религиозной заповедью. Для арабов понятия братства, души, служения делу, веры, народа, преувеличенные похвалы, горячие заверения, выспренние мольбы, клятва в любви и в родстве — не только естественны в обиходной речи, но и необходимы.
— Я ничем не могу вам помочь, ничего не могу поделать, Гамаль, — печально повторил Скотт, сам не понимая, на что он надеялся.
— Да. Все сгорает в один миг, — грустно ответил Гамаль, вставая. — И я вот надеялся, что успею сделать куда больше. А поглядите, как быстро и неприметно все кончилось. Я должен был добиться большего.
— Не надо так думать.
Египтянин кивнул:
— Но ведь это правда. Ошибка, которую я совершил, была совершена зря.
— Это была достойная ошибка. Вам надо было сделать выбор. И начать действовать. Мне тоже кажется, что я должен совершить какой-то поступок, только по другой причине, а может, и по той же самой причине… Не знаю. Мне хотелось бы застрелить английского генерала, чтобы доказать…
— Ах, друг мой, не надо меня утешать, — белые зубы Гамаля сверкнули чуть-чуть звериным оскалом.
Египтянин не понял, а Скотт не стал ничего объяснять.
— Скорее, — заторопил их шавиш. — Прошу вас, — добавил он.
— Ну что ж, прощайте, — сказал Скотт, отвечая на крепкое до боли рукопожатие.
— И не забудьте, — горячо напомнил ему Гамаль. — Вам надо сходить к Хакиму. Я вас прошу, скажите ему!
Скотт кивнул, и полицейский закрыл за ним дверь.
В коридоре Скотту многозначительно улыбнулся розовощекий агент в феске.
— Сегодня ночью, — посулил он, как женщина, — он скажет нам все. Все! Все! Все!
«Сегодня ночью, — сказал себе Скотт, надвигая на лоб фуражку, крепко надвигая ее на свою крепкую голову, — сегодня там, наверху, египетские полицейские выколотят ногами из Гамаля ту мужскую силу, которую он так старательно оберегал, доверившись англичанину».
21
— Все в порядке? — спросил Пикок, когда Скотт вернулся. — Я схожу с вами. И постараюсь, чтобы все прошло гладко. Но Черч хочет провести этот разговор в присутствии своих акционеров, то есть внести в него особую деловитость. А вы готовы проявить деловитость?
«Акционерами» называли оперативный отдел Черча.
— Мне все равно.
— Правильно, старина. Давайте сохранять во всем этом деле чуть-чуть ироническую интонацию, — ободрял его Пикок, пристально на него поглядывая. — Вам-то ведь вовсе нечего терять.
— А что тут они выдумали, скажите мне наконец!
— Я же говорил. Они и в самом деле хотят поручить вам ответственное дело. Куда более ответственное, чем когда-либо поручали Пикерингу. Но — молчу, не надо предвосхищать событий. Пусть это будет для вас сюрпризом.
— Правильно. Не будем предвосхищать событий, — согласился Скотт. — Пусть все идет, как идет.
— Шейла! Убирайся! Оставь Скотти в покое. — Пикок столкнул стеком Шейлу с сидения «виллиса». — Она к вам неравнодушна. Если бы у нее выжил хоть один щенок, я бы вам его подарил. Какая сука!
Шейла тыкалась мордой Скотту в затылок и вылизывала ему уши.
Когда они отъехали, Пикок, беспокоясь за Скотта, предупредил:
— На этот раз бросьте вашу знаменитую игру в молчанку и хотя бы намекните насчет того, как вы теперь относитесь к Черчу.
Они круто завернули за угол, Скотт ухватился за борт машины.
— У меня только одно желание: застрелить Черча, — сказал он. — Покончить с этим делом раз и навсегда.
Пикок от восторга даже шлепнул по кузову машины. Его радость была слышна на весь Набитат:
— Наконец-то! За весь год первый раз сострил. Вот молодец! Давно пора!
— Конечно, пора, — сказал Скотт. — Давно пора англичанам стрелять в англичан.
— Вот здорово! Я и сам не понимаю, почему мы этого не делаем. И что только нам мешает? Ей-богу, я никогда об этом не задумывался. А ведь кто-то, по-моему, стрелял в Бонара Лоу, или в Кэмпбелла Баннермана, или в Бернарда Шоу; словом, в кого-то из этих типов? Ну да, наверно ирландец. Тогда это не в счет. Дайте немножко подумать. Я вам завтра скажу, почему англичане не стреляют в англичан. Но, ей-богу, это замечательная идея!
— Не стоит к ней относиться очень уж всерьез, — сказал ему Скотт. — Вы только не вздумайте подходить к этому вопросу научно.
— Наука тут бесполезна, старина. Все решает инстинкт.
— Инстинкт? — переспросил Скотт с подозрением. — Какой инстинкт?
— Надо внушить себе желание кого-нибудь застрелить. Это, наверно, совсем не так трудно.
— Ладно, только, пожалуйста, не приплетайте сюда науку, — настаивал Скотт. — Она заведет нас в тупик.
— Правильно, Скотти! Правильно. С шуткой жить веселее.
Пикок повернул свой «виллис» к стоянке штабных машин и остановился ряд ом с большим закрытым «фордом».
— Можно подумать, что тут не штаб, а шикарный отель, — сказал он, махнув стеком в сторону сборища самых разнообразных частных машин, которые офицеры оставляли на этой ведомственной стоянке. — Скоро с нас будут требовать плату за постой.
Он показал Скотту на проходившего мимо военного:
— Посмотрите на старого Баркера-Дендерсона, — вон тот растрепа с грязной бородой, — разве он не похож на землекопа? Сейчас влезет в свой древний «хилмен», опустит забрызганное грязью желтое стекло, раскурит вонючую трубку (он все утро набивал ее у себя в кабинете), выпустит струю черного дыма в окно машины, заведет ее… видите, он как раз ее заводит, еще струя дыма из окна пока включает скорость. Смотрите! Еще затяжка, и он уехал. Старый олух! Но кудесник во всем, что касается электричества. Идем. Я провожу вас на этот матч.