Не ходите, девки, замуж!
Шрифт:
– Ну-у! – моментально разозлился он.
– А что? – сквозь смех спросил Володя. – Что не так?
– Бойся меня! – потребовал сын. – Бойся меня, войка!
– Ой, боюсь, боюсь, – согласился муж. – А может, волку надо погулять? На горку пойдем?
– Да-а! – радостно закричал довольный Мусяка, и через некоторое время мы все отправились во двор.
Так, в общем, проходили все наши вечера. Владимир всегда старался освободиться, чтобы хоть вечером побыть с нами. Я не работала, понятное дело, и вся финансовая часть содержания нашей семьи легла на него. Впрочем, даже когда я работала, моей зарплаты хватало разве что на квартплату и проезд на метро. Рядовой менеджер в маленьком банковском офисе – кто ж будет ему много платить! То ли дело высококвалифицированный переводчик с огромным опытом и репутацией. Но при этом Владимир не пользовался своим положением, чтобы откосить от обязанностей отца. Никогда. Сколько раз я слышала от других мамаш на детской площадке про мужей, которым только бы сбежать от семьи на работу.
– Покачать тебя? – спросил Володя, подхватывая Мусяку с горки.
– Ага! – обрадовался тот.
Я стояла рядом и смотрела на них, таких похожих и все же совсем разных. У обоих были зеленые глаза, но Мусякины глаза светились ярче, чем у его отца. Оба были молчаливыми, но Мусякин просто не умел еще высказать все, что хотел. А Володя считал, что, сколько ни говори, ничего сказать нельзя. Для него слова были только способом решения определенных задач, с которыми он так или иначе сталкивался в повседневной жизни. Еще слова были предметом его профессиональной деятельности, он брал чужие мысли и облекал их в форму того или иного языка. Но никогда бы он не стал словами объяснять, что он чувствует. Не стал бы говорить о любви…
Любовь. Нет, Владимиру любовь была не нужна. В этом и была самая главная разница между ним и нашим сыном: Мусякин любил меня со всей силой своей нежной, только недавно родившейся на свет души. Он прижимал меня к себе, часами смотрел мне в глаза и не мог оторваться, мы целовались каждую минуту, по поводу и без. Мы были нужны друг другу как воздух, мой сын любил меня, а мой муж только «прекрасно ко мне относился», и все. «Так уж получилось, – говорил он. – Что такое вообще любовь? Покажите мне научное определение, – смеялся он. – Разве тебе недостаточно, что ты можешь во всем на меня положиться? Разве мало, что у нас с тобой одинаковые жизненные планы, – удивлялся он. – Я прекрасно к тебе отношусь, у нас здоровые отношения». От этих слов мне хотелось дать ему сковородкой по башке. Да, мой муж был во всех смыслах прекрасным человеком, но иногда, лежа в его объятиях, слушая, как спокойно и размеренно он дышит, я думала, а вот это – тоже просто часть наших таких во всех смыслах «здоровых» отношений? И от таких мыслей мне сразу хотелось курить. Мой муж… Послушайте, о чем это я. Ведь по большому-то счету он и мужем-то мне не был.
Глава третья,
в которой все не так уж и плохо
С-с-с-совесть?
Этого у нас нет!
Обычный день моего мужа начинается с… Да, я понимаю, что звать Владимира мужем не совсем, что называется, политкорректно, но… Я позволю себе и дальше называть его так, раз уж привыкла. В конце концов, что между нами такое, если не гражданский брак? Три года я живу в его доме на улице Расплетина, и за все три года он не вызвал никаких нареканий и вообще вел себя вполне идеально. Как отец особенно. Когда Мусякин только родился, Володя без всяких понуканий с моей стороны отправился со мной в загс, где торжественно подписал все необходимые бумаги. И Мусякин, вместо того чтобы оказаться беспризорным сыном одинокой безответственной мамаши, стал Иваном Владимировичем Тишманом, любимым сыном любящего отца.
Но и на этом добропорядочность Владимира не окончилась. После того как все официальные бумаги были подписаны и получены, Владимир отправился в паспортный стол, заставив нас отстоять длиннющую очередь, и затем без единого сомнения или каприза прописал Мусяку в свою большую трехкомнатную квартиру, чем окончательно покорил сердце моей мамы. После всего вышеисполненного даже она перестала жаловаться на то, что он не желает жениться. Разве можно требовать чего-то еще от мужчины в наше время, в нашем городе и вообще в нашей галактике? Особенно если учесть некоторые обстоятельства нашего знакомства, о которых мы, конечно же, стараемся не вспоминать, но которых и отменить нельзя. В свое время мы просто сели за большой и круглый стол переговоров, как два еле знакомых, очень одиноких и весьма колючих человека, и приняли решение вместе родить ребенка – одного на двоих. Да уж, вот и вся любовь. И кому какое дело, как далеко от тех наших договоренностей мы ушли на сегодняшний день? И кто будет с нас спрашивать за то, что мы стали спать вместе и жить как любая нормальная семья. И кому все это вообще интересно? Гражданский брак? Да. Гражданский муж? Еще более «да». Здоровые отношения? Трижды «да» и залпы салюта. Но…
Обычный день начинался для моего мужа с пробежки, зарядки и непременного выливания на свою красивую и умную голову ведра холодной воды. Что ж… Летом я еще могла это понять, зимой меня передергивало от одного его полуголого вида, сама я не могла себя заставить вылезти из кровати, пока сам Мусякин путем ряда насильственных действий не сдирал с меня одеяла. Владимир питался по какой-то специальной системе, никогда не жарил продуктов, старался заменять мясо рыбой, постоянно читал какую-то макулатуру, посвященную здоровью.
Мой муж не тратит времени на глупый ящик, как он называет телевизор. Наши с ним распорядки дня не совпадают тотально, мы как будто с разных планет, но умудряемся, однако, мирно жить и не спорить. Мы не ссоримся, не таим никаких друг на друга обид. Мы с удовольствием ходим вместе гулять в парк или на бульвар, любим сына, можем долго разговаривать на кухне о политике (это он) или о семейных дрязгах в домах моих подруг (это, конечно, я). Он звонит мне из города, когда возвращается с переговоров, и спрашивает, чего нужно купить. Жизнь наша мирная и комфортная, сладкая до приторности. Иногда мне кажется, что это как раз оттого, что мы не любим друг друга. Только тот, кого любишь, может сделать тебе по-настоящему больно. Во всех остальных случаях броня слишком крепка. И после того, что было в моей жизни, после моего мучительного, невыносимого, хотя и зарегистрированного должным образом брака с Сергеем Сосновским, который в силу моей к нему любви мог и делал мне так больно, что иногда было трудно даже дышать, я уже не хотела любить. Мне было хорошо. Почти хорошо, потому что люди никогда не бывают довольны целиком и полностью. Но мне нравилось, как тихо, спокойно и гармонично течет теперь моя жизнь. Сейчас, когда мой самый любимый человек на свете пошел в детский садик, моя жизнь мне нравилась больше, чем когда-либо.
Я отвела Мусяку в ясли в первый раз где-то в середине сентября. Можно было и чуть раньше, но Мусякин был немного вял, чуть покашливал, и мы с мужем решили дать ему еще пару недель перед тем, как он столкнется с суровой правдой жизни. И надо сказать, что для человека, за все два года своей жизни ни разу не расстававшегося со мной больше чем на три часа, он перенес это испытание с достоинством. Всю дорогу в заветное детское учреждение я рассказывала ему, что садик – это такое специально подготовленное для него место, с игрушками, карандашами и прочим детским оборудованием.
– Для меня? – удивился Мусякин. – Спе… списияльна?
– Списияльна, – с готовностью подтвердила я. Да, было бы лучше, чтобы я поправляла его неправильные слова, но он так прикольно их порой произносил, что мы с Володей тоже начинали говорить их именно так – по-мусякиному.
– Что ж, – воскликнул он и, к моему вящему удовольствию, пошел в группу безо всякого сопротивления.
Я смутно помнила, как моя мама тащила меня за руку, не оглядываясь и не придавая значения моим истеричным воплям, а потом оставляла в предбаннике, прямо как я была, в шубе из коричневого искусственного меха, которую нам отдала соседка, в варежках на резинке, продетой в рукава, в дутиках и с сопливым носом. Меня водили в садик всегда, дома оставляли лишь тогда, если у меня была температура под сорок. Маме надо было работать, как она говорила, за себя и за того парня. Подразумевалось, что от папиных трудовых усилий в стекляшке никакого толку, крошечной зарплаты, выдаваемой натурпродуктом, то есть пивом «Жигулевским» разливным, нам с мамой все равно не видать. В общем, мама бросала меня на маленькой лавочке перед шкафчиком, и я самостоятельно раздевалась и отправлялась в группу, искренне боясь, что в один прекрасный день мама забудет меня забрать. Однажды именно так и произошло, только мама была ни при чем. Она уехала на две недели в санаторий от кондитерской фабрики, а я была оставлена с бабушкой и папой. В первый же день папа просто немного перебрал и забыл меня забрать, а бабушка обнаружила это только в половине девятого вечера, когда приехала к нам из своей квартиры. Папа мирно спал в туалете, а в квартире не было никаких признаков моего присутствия. Когда бабуля прибежала в садик, взмыленная и матерящаяся на все лады, я мирно сидела в каморке сторожа, застывшая от страха. С тех пор я как-то не доверяла взрослым в этом вопросе. В школе все стало проще: оттуда можно было ходить домой самостоятельно. С ключом на толстом шнурке, который висел у меня на шее, я чувствовала себя гораздо увереннее. Теперь же, когда я вела в садик своего сына, я нервничала не на шутку. Однако все прошло совсем неплохо.
– Мусяка? – окрикнула я ребенка, который сосредоточенно развинчивал какой-то грузовичок.
– Мам! Пливет! – обрадовался он, продолжая тем не менее свое занятие.
– Домой пойдешь?
– Ну ладно, – с неохотой согласился он. В первый день он пробыл всего несколько часов и устать просто не успел. По дороге он долго молчал, а потом заявил:
– Хаёсий садик.
– Да? Почему? – удивилась я.
– Там игуськи, – пояснил он.
– Это да. Игрушки – это хорошо, – кивнула я.