(Не)идеальная девочка

Мирная Настя

Они хотели, чтобы я вышла за Должанского? Отлично!

Но больше я не стану играть в идеалы. Теперь я такая. Пусть привыкают. Другой не будет.

После маминой реакции на моё признание, я ничего от них не жду. Ни понимания, ни принятия, ни поддержки.

Зайдя в комнату, громко хлопаю дверью и щёлкаю замком.

Не хочу, чтобы предки сейчас ломились ко мне со своими упрёками. Просто стою у двери и смотрю. Когда-то это было моим домом, моим убежищем, в котором можно спрятаться от всего мира и побыть собой.

А сейчас?

Моё

убежище стало моей тюрьмой.

Веду взглядом по полкам с ровными рядами книг и разных безделушек и сувениров. Делаю ещё глоток виски и морщусь. Не столько от обжигающего глотку алкоголя, сколько из-за удушающего осознания, что это конец.

Отчаяние накрывает с головой. В животе поднимается смерч, раздирая бесполезные органы.

Артём никогда больше не обнимет, не зароется лицом в мои волосы, не обожжёт кожу табачно-ментоловым дыханием. Я больше не почувствую вкус его поцелуев, не буду гореть от его ласк. Никогда я больше не услышу: я тебя, моя идеальная девочка.

Я так и не позволила ему сказать это снова. Иначе я просто не смогла бы не ответить. Когда Северов требовал признаться, что я люблю его, чувство было такое, будто кто-то частым гребнем прошёлся по моему сердцу, оставляя неровные разрывы.

Я люблю тебя. Люблю тебя, Артём. Люблю, Тёма. Больше жизни люблю. Я люблю тебя. — постоянно повторяла в голове и до боли сжимала челюсти, чтобы не сказать этого вслух. Пусть лучше ненавидит меня, чем узнает правду.

"Я ненавижу тебя, Настя"

Правильно. Так правильно. Лучше пусть будет так, чем продолжать терзать его. Пусть ненавидит, проклинает, найдёт себе другую, но не любит меня. Только пусть ему не будет так больно.

— Пожалуйста, Господи, прошу, пусть он переживёт моё предательство. Пусть живёт с ненавистью, а не умирает, как я, от любви. Молю, Боже, пожалуйста.

Когда сил молиться не остаётся, в голову пробивается одна единственная мысль.

Это конец…

Конец.

Конец!

Долбит без конца…

С каким-то диким остервенением я подлетаю к первой полке и, схватив вещицу, которая когда-то много для меня значила, с размаху впечатываю её в стену. Следом летит вторая, третья, четвёртая… Любимые книги раздираю в клочья. Вырываю из стены полки. Сдёргиваю постельное. Потрошу подушки. Открываю шкаф и рву одежду. Вгрызаюсь зубами в то, что не удаётся уничтожить руками. Срываю со стен картины и фотографии, на которых запечатлены "счастливые моменты жизни".

Я никогда не была счастлива до той вечеринки! Никогда не жила до него!

Стеклянные рамки разлетаются на острые осколки, но боли от порезов я не ощущаю. Вообще ничего, кроме той самой ненависти к самой себе. Переворачиваю стол и бью по нему изрезанными ногами, пока он не начинает хрустеть и, наконец, не поддаётся под моим напором, раскалываясь на части. Сдёргиваю с окна шторы и грызу зубами, пока они не превращаются в кучу неровных лоскутов.

И у меня так внутри. Бесформенная куча разорванных органов и нервов.

Конец…

Луплю

сжатыми в кулак пальцами в зеркало, пока оно не рассыпается на сотни осколков, украшенных неровными каплями крови и слёз. Выдираю из шкафа полки и швыряю в закрытое окно. Стекло со звоном разлетается, усыпая и без того утыканный стекляшками ковёр. Когда в комнате целой остаётся только наполовину пустая бутылка виски, хватаю её и, скатываясь спиной по двери, даю волю рыданиям. Из разбитых костяшек без остановки течёт кровь. Так же, как и из порезов на ногах.

Не больно. Не это больно.

Внутри пожар. Последняя агония, а потом не останется совсем ничего. Пустота и холод.

Я плачу всю ночь, делая небольшие глотки крепкого напитка.

Сегодня я убила не только себя, но и любовь Артёма ко мне.

— Это конец!!! — ору в темноту.

Голос эхом отлетает от искорёженной мебели и голых стен, отскакивает от битого стекла и, словно издеваясь, вторит:

Это конец… конец… конец…конец…

***

С того дня в доме больше не было ни одного спокойного завтрака или ужина. Были ссоры. Много. Очень много ссор, скандалов, истерик, криков, увещеваний, угроз и хлопающих за моей спиной дверей.

Спустя неделю я начала уходить из дома раньше, чем проснутся родители, а приходить уже затемно и настолько измотанной, что просто не оставалось сил с ними спорить. Кир каждый вечер стал являться к нам. Постоянно старается меня куда-то вытащить: ресторан, выставка, скучная вечеринка, но безуспешно. О расторжении помолвки речи даже не идёт.

— Она успокоится и снова станет собой. — как закороченный твердит папа.

— Просто девочка запуталась, но скоро всё наладится. Она поймёт, что совершила ошибку. Уже поняла и приняла правильное решение. — поддерживает мама.

— Я всё понимаю, поэтому готов ждать, сколько придётся. Даже после свадьбы. — заливает Кирилл.

А я? Я просто молча слушаю всё это, хотя хочется заорать, что ничего никогда больше не наладится. Я сломалась и не подлежу ремонту. Но что это изменит? Ничего.

Поэтому сижу и изо всех сил заставляю себя оставаться на месте. Мне даже с трудом удаётся скрывать раздражение и желание запустить что-нибудь в стену. Видеть их не могу!

Хуже всего становится по ночам в темноте своей клетки, когда я позволяю воспоминаниям разрывать меня на куски. Медленно драть на части. Потрошить. Уничтожать.

Каждую ночь я утыкаюсь лицом в подушку и вгрызаюсь зубами в наволочку, чтобы никто не слышал отчаянных криков. Просыпаюсь на пропитанной серной кислотой подушке, в которую превратились мои слёзы, и еду на учёбу. Не пропускаю ни одного дня в надежде хоть мельком увидеть Северова, но тщетно. Он больше не появляется на занятиях. А я даже не знаю, что должна чувствовать: радость, потому что не вижу ненависть в его глазах? Или новую порцию боли от того, что понятия не имею, что с ним случилось? Куда пропал? Как он справился с этим? Ведь справился же?