Не имей десять рублей
Шрифт:
Щуплая старуха в стеганом ватнике, единственная живая душа на всей долгой пустынной улице, лопатой нагребала жом в обмерзшие ведра и, сутуло согнувшись под коромыслом, мелкими осторожными шажками таскала во двор.
– Здорово, Марья!
– еще издали крикнул Фомич.
Старуха медленно разогнулась, оперлась на лопату. Из толстого платка, закрывавшего подбо-родок, как из дупла, гляделось остроносое лицо. Ссохшиеся кирзовые сапоги и старый продран-ный ватник были заляпаны жомом, который, как и на ведрах, тоже успел замерзнуть и остекле-неть.
–
– сказала старуха, дуя попеременно в голые синие ладони.- Гляжу, гляжу, он и не он.
– Он самый!
– Давно не видела. Уж не хворал ли?
– Да нет, опять на службу пошел.
– Ох ты! Заскучал без дела. Ну дак заходите, заходите. Иззяблись, поди.- Старуха бегло взглянула из своего дупла на Федора Андреевича.- Али по окуня ходили?
– По окуня, по окуня.
– Дак какой окунь-то, больно люто.
– Охота, Марья, дня не разбирает.
– Ой, молчи, малый! Я вот тоже: купила себе мороки по морозу. Надо бы по теплу, да не спроворилась. Петька, обормот, посулился утром привезти, да где-то проваландался, привез аж под вечер. Его дело шоферское: свалил, денежки в карман, а ты как хошь. Да вот ношу, не пере-ношу, ночь на дворе. И бросить никак нельзя. За ночь задубеет, потом хоть топором руби. Да уж мочи моей нету, ноги не шагают. Девка в город зафинтилила, шапку какую-то мохеровую поку-пать. Все, дескать, уже носят, а у меня нету. Еще утром схватилась, губы намазала...
– Носилки найдутся?
– перебил ее Фомич.
– Ась?
– Носилки, говорю, давай! Пособим маленько.
– Ой да Степан Фомич, батюшко! Носилки-то есть, да будешь возиться, сам небось умо-рился.
– Давай, давай.- Фомич сбросил рюкзак.- Тут дело минутное.
– Ой да голубчик белый! Сичас, сичас... гдесь были...
Бабка заспешила в сарайчик, загремела там чем-то железным, выволокла забрызганные известью жиденькие носилки.
– Ох да касатик ты мой! Да откуда ты взялся!
Фомич проворно накидал пирамидку, пришлепнул маковку лопатой.
Федор Андреевич взглянул на часы: до автобуса оставалось не более получаса, и ему никак не нравилась эта затея. Он хотел как-то напомнить про именины, но Фомич упредил, сказал ожив-ленно:
– Берись-ка под зад, Федя.
– Дак товарищ-то пусть пока в хату зайдет, обогреется. Что ж он будет мараться.
Но Фомич, уже нагнувшись и ухватив передние ручки, ожидал, и Федор Андреевич, помед-лив, подошел к носилкам.
– А то дак я Дуняшкин ватник вынесу,- запереживала старуха.- Она у меня тоже телесная, так что подойдет в самый раз.
– Ватник наденешь?
– обернулся Фомич.
– Не надо...- буркнул Федор Андреевич. Серый ворох курил перед самым лицом теплым паром, обдавая кислой вонью, и он задирал голову повыше, недоумевая, как может корова или кто там есть эту мерзость.
Стараясь не дышать, Федор Андреевич проследовал за Фомичом в калитку, потом двором к низкому плетневому сарайчику, крытому землисто-серой соломой. Старуха, гремя сапогами, лотошила впереди, показывая дорогу, убирая из-под ног какие-то чугунки, долбленые корытца. И все суетливо, виновато приговаривала:
– Сюда, сюда... Головы обороняйте, тут у меня лутка низкая... Валите, валите наземь. Пока так, а тади я сама по бочкам разложу, соломкой укрою. Не держала бы я ее, корову-то, клятву дала не держать больше, силов моих не стало, да теперь вот ребеночек у Дуняшки объявился, придется повременить.
И бегая взад-вперед, норовя чем-то помочь, поминутно хватаясь за лопату, виноватилась и вздыхала:
– Да что ж я так-то утрудила... Вот дай бог вам здоровьица, выручили. А то б потемну тас-кать. Все сама и сама: воды наноси, дров наруби, корову напои, подои, а тут малый куксится, за юбку хватает. А ей - бай дюже: подавай модную шапку. Дак под шапку надо голову, а головы-то и нету. Нету, нету головы у дуры. Сироту вон набегала, намахорила.
Всего доносить старуха не дала, осталось еще с треть, но она замахала руками, даже стала отнимать носилки.
– Будя, будя! Нечева бога гневить. Остальное сама доскребу. Пойдемте, пойдемте, перекуси-те. Да вот беда, выпить нету, была поллитровка, Петьке за жом отдала. Пятнадцать целковых, да еще бутылку с приятелем вылопал, ханурик. Кабы знать, дак не дала.
– Ничего не надо,- отмахнулся Фомич.- Мы и так нынче веселые. Дак и еще предстоит...
– А то посидите, я сичас, магазея еще торгует, у продавщицы взаймы перехвачу покамест.
– Некогда, Марья, некогда!
– Фомич опять напялил рюкзак.- На автобус надо.
– Ой, лихо! Да как же так, не по-людски, не угостёмши пойдете,причитала она, стесняясь, стыдясь глядеть на Федора Андреевича, пугавшего ее и кожаным пальто, и белыми бурками, и всем своим не по ее двору видом.Мы-то с тобой, Степан Фомич, как-нибудь и потом раздолжа-емся, а вот человек что скажет.
– Это мой старинный друг,- горделиво заверил Фомич,- вместе на одном заводе работали. Еще когда ты невестой бегала. Так что...
Федор Андреевич сосредоточенно соскребал палочкой приставший жом с рукава.
– Давние, стало быть, дружки,- умилилась старуха.- Ну дак когда будете опять, заходьте вместе без сумления, яишанку, або переночевать. Летом, дак и яблоки...
Федор Андреевич взглянул на неопрятную старуху, почему-то подумал о малом, который хватает ее за юбку, и заторопил:
– Пойдем, пойдем...
– Да что ж так-то... Погодите...- Бабка шмыгнула в сени и вынесла ковш желтых, румяно поджаренных тыквенных семечек.
– На дорожку. Хоть этова...
Уже отойдя, Фомич обернулся:
– А что, Марья, машинка еще шьет, бегает?
– Ой, парень, бегает! Дай бог тебе здоровья. Как ты ее тади наладил, с того дня ни разу не ломалася. Швыдко ходит!
...Поперек шоссе, пустынно убегавшего в сумерки, текучей мережей струилась поземка. Она опутала, затенетала и лес, и деревню, и поля по правую сторону, и, казалось, не было ничего во всем свете, кроме этой вот промерзлой придорожной будки, уже набитой по углам и под лавками первой наметью.