Не имей десять рублей
Шрифт:
– Чего ж вы будете возить меня на свой счет? Туда да еще обратно.
– Да чего там! Не велик наклад,- весело отозвался тот.- Как-нибудь сочтемся: дело рыбац-кое. Да и то сказать: наклад с барышом угол об угол живут. Зато вдвоем веселее. Да и безопаснее по перволедью. Вот если, не дай бог, окунетесь,- он озорно засмеялся,- покличите Фомича. Это я, стало быть, буду. У меня бечевочка к такому случаю найдется. Выручу. А я ошугнусь - вас кликну. Как бишь, покричать-то?..
– Нет, я все-таки до Подьячего,- решительно отказался Федор Андреевич, уклонившись назвать свое имя, и, чтобы показать, что разговор исчерпан, отвернулся к окну и принялся глядеть в
– Напрасно,- огорчился старик.- Напрасно отказываетесь.
Некоторое время ехали молча, каждый занятый своими мыслями. Забираться в это самое Шутово, когда у Федора Андреевича поблизости было на примете свое укромное местечко, не имело никакого смысла. Ко всему прочему, будь сапог сапогу пара, куда ни шло. А тут - черт его знает как себя с ним держать, целый ведь день придется быть на одном льду. При нем и переку-сить-то неудобно: станет присматриваться, что ешь и прочее. Эта публика все мотает на ус. Для человека, который всегда на виду, даже и это целая проблема.
– Ну, коли не хотите в Шутово,- неожиданно решил старик,- давайте попробуем в Подья-чем. Пусть будет по-вашему.
И он обернулся и потянул из ниши свой рюкзак.
Такой оборот дела и вовсе сконфузил Федора Андреевича.
– Что... вы тоже в Подьячее?
– серым голосом переспросил он.
– Что ж с вами поделаешь? В Подьячее так в Подьячее. Хотя очень сомневаюсь...
– Так я не неволю...- осторожно намекнул Федор Андреевич.
Однако старик не понял этой тонкости и, оправляя на себе заплечные лямки, снова добродуш-но рассмеялся:
– Вдвоем оно, знаете, и батьку веселее бить...
В снежную дырку в окне Федору Андреевичу было видно, как в рассветной синеве бежало, кувыркалось морозными комьями грубо вспаханное поле. Метались на ветру, взлетали и опадали серыми тряпками рано проснувшиеся вороны, должно быть иззябшие и продрогшие за долгую ночь полуголодной дремы. Ситуация складывалась курьезная. Ну хорошо, сойдут они в Подья-чем... Что же дальше? На озеро он его не поведет, это исключено. Но даже если бы и надумал туда пойти, то теперь и это было бы невозможно: ведь он сам же сказал, что собрался на Ворожею. Однако и на Ворожею нельзя было соваться, поскольку никаких таких омутов он не знает и никогда там зимой не бывал. Вся эта его выдумка и насчет омутов, и про окуней, которых он якобы там ловил, сразу же и обнаружится. Ужасно глупо! Сколько раз Федор Андреевич давал себе зарок не болтать лишнего при таких вот мазуриках. Черт бы его подрал! Взять и напрямую сказать, чтоб катился своей дорогой, тоже как-то нехорошо...
От всей этой незадачи Федор Андреевич чувствовал себя скверно, а между тем следующей остановкой должно быть уже само Подьячее, и надо было как-то выбираться из этого дурацкого положения. И Федор Андреевич, сделав над собой усилие, объявил как можно естественней и непринужденней:
– Ладно, уговорил. Так и быть, поедем в Шутово.
– Ну вот и хорошо!
– обрадовался старик.- Вот и славно!
Тем временем автобус вильнул вправо, и Федор Андреевич сквозь распахнувшуюся дверь увидел зеленую придорожную будку с надписью по фронтону: "Подьячее". За будкой меж голых садовых деревьев темнели избы большой деревни.
– Никто не выходит?
– осведомилась кондукторша и, положив руку на кнопку отправления, оглядела пассажиров.
Был тот миг, когда можно было, пока дверь еще не захлопнулась, схватить рюкзак и выско-чить наружу перед самым отходом автобуса. И у Федора Андреевича мелькнула такая отчаянная мысль. Но он смалодушничал, подавил в себе этот порыв и только, сидя, переступил бурками. Кондукторша нажала кнопку, и двери тюремно захлопнулись.
Автобус, всхрапнув мотором, покатил, увозя Федора Андреевича против его воли и желания в какое-то Шутово, о котором он еще утром ничего не знал и знать не хотел.
– Вот и поехали,- удовлетворенно огладил усы старик.- Вот и славно. Аккурат будем там к восходу солнца.
И тут всплыло еще одно неприятное обстоятельство. Поехали-то поехали, но надо было доплачивать за непредвиденный кусок дороги. Федор Андреевич вспомнил про десятирублевую бумажку и уже было потянулся, чтобы извлечь ее, но тут же отвел руку за ухо и почесал там под малахаем: ведь денег-то у него нет! То есть они на самом деле есть, вот они, лежат в боковом кармане безрукавки... Но выходило, что их у него нет: он уже дал понять этому типу, что взял с собой только до Подьячего. Сказал просто так, нарочно, чтоб не приставал... Фу, как нескладно! Вытащить и объявить: мол, смотри-ка, вот чудеса, совсем забыл, а у меня, оказывается, есть красненькая?! И как же я, дескать, про нее запамятовал? Но, представив себе эту сцену, Федор Андреевич болезненно поморщился. Сразу станет ясно, что морочил голову. И он, исподволь оглядев старика, который доставил ему сегодня столько неприятностей, а теперь как ни в чем не бывало приматывал ослабшую пуговицу на своем козьем кожухе, горя от стыда и унижения, вынужден был сказать:
– В таком случае... м-м... одолжите-ка мне в самом деле на дорогу...
3
В Шутово они и впрямь приехали к восходу солнца.
Ветер словно бы разворошил у горизонта остывшее за ночь кострище, выдул из сизой наволочи единственный уцелевший уголек, и тот, краем оголившись из пепла, сначала тускловато-багровый, неяркий, постепенно все больше обдуваясь, вдруг рьяно полыхнул, озарив все вокруг бегучим отсветом. Затеплилась пожухлая и продрогшая трава на выгоне, каждой веткой розовато высветились заиндевелые ракитники по огородам, ало заметались над крышами печные дымы. И нос у Фомича тоже занялся на ветру красным углем, тогда как усы опушились и еще больше побелели от инея. Он норовисто шмурыгал впереди Федора Андреевича глубокими галошами, волоча за собой на шнурке глухо позвякивающую пешню.
– В лес забежим, дак и тихо будет!
– кричал Фомич, пересиливая ветер.В Подьячем - там не спрячешься, там насквозь просвищет. А тут ничего, тут река аккурат под лесом.
По долгой безлюдной улице домовито бродили гуси - почти перед каждой избой по стае - предзимне чистые, в новом, недавно смененном пере, возбужденно гомонили, топтались босыми красными лапами на промерзших лужах и все тыкались морковными клювами в сухой черный лед, должно быть не понимая, что случилось с водой. Фомич бодрым бежком рассекал гусиные сбори-ща, даже иной раз ребячливо прокатывался по лужам, подошвами своих бахил сшибая со льда намерзший гусиный помет, и разбежавшаяся за ним пешня догоняла и била его по пяткам.
– Эх, хорошо - первый ледок!
– смеялся он.- Упаду, дак рассыплюсь, как старый сухарь.
Дородные гусаки, пригибая шею, тоже кидались ему вслед с грозным шипением, норовя ущипнуть за полу, а потом долго обсуждали со своей братией странное поведение дедка, не иначе как поддавшего с самого позаранку.
Федор Андреевич шел молча, тяжело и развалисто, все еще с досадой переживая свою неволю. И оттого, что брел он здесь не по своему желанию, улица казалась ему бесконечной и бесприютной.