Не кричи: «Волки!»
Шрифт:
С этой целью я начал собирать паразитов, которых находил на зарезанных волками карибу. Утек по обыкновению живо заинтересовался этой новой стороной моей деятельности, но радовался он недолго.
На всем протяжении истории соплеменники Утека питались почти исключительно олениной, причем преимущественно сырой или недоваренной (что объясняется нехваткой топлива для костров). Сам Утек был вскормлен на оленьем мясе, которое предварительно прожевывала для него мать; это была основная пища с тех пор, эскимос считал мясо даром провидения, и ему не приходило в голову критическим оком взглянуть на «хлеб насущный». Когда же он увидел, что я извлекаю из тела карибу тысячи глистов и цист различных видов, то несказанно удивился.
Как-то утром Утек хмуро следил за тем, как я вскрываю старого оленя, особенно сильно зараженного паразитами. Я всегда старался подробно объяснить ему, чем занимаюсь. И сейчас, как мне показалось, было самое время ознакомить его с основами паразитологии. Я извлек из печени карибу пузырь цисты размером с мяч для игры в гольф и объяснил, что это инертная стадия солитера; если его яйца будут съедены плотоядным животным, они постепенно превратятся в сегментированных паразитов длиной около десяти метров, которые «аккуратно» свернутся в клубок где-нибудь в кишечнике нового хозяина.
Утеку сделалось не по себе.
— Ты хочешь сказать, когда это съест волк? — с надеждой спросил он.
— Наак, — ответил я, щеголяя своим знанием эскимосского языка, — не только волк, но и песец, и даже человек. Солитер разовьется в любом из них, хотя в человеке, пожалуй, несколько хуже.
Утек вздрогнул и поскреб живот, будто почувствовал болезненное ощущение в этом месте.
— К счастью, я не люблю печенку, — с облегчением вздохнул он, уцепившись за этот спасительный факт.
— Ну, глисты в теле карибу встречаются повсюду, — сказал я с энтузиазмом эксперта, просвещающего профана. — Смотри. Видишь точки в мясе огузка? Белые люди называют такое мясо «финнозным». Это покоящаяся форма другого паразитического червя. Правда, я не знаю, развивается ли он в человеке. Но вот такие — и я ловко извлек из рассеченного легкого нитевидные нематоды длиной свыше двадцати сантиметров каждая, — такие встречаются и у людей; они способны удушить человека.
Утек зашелся в припадке кашля, и его кирпичное лицо побледнело.
— Довольно, — взмолился он, — замолчи! Я сейчас же вернусь в лагерь и стану думать о других вещах, пока не позабуду все сказанное тобой. Нет, ты недобрый! Ведь если это правда, то мне остается только питаться рыбой, как выдре, или умереть с голоду. Но, может, это только шутка белого человека?
Я деланно рассмеялся.
— Еема, Утек. Ну, конечно, я пошутил. Это только шутка. А теперь ступай в лагерь и приготовь на ужин бифштексы. Только, — я не смог удержаться от невольной мольбы, — прожарь их как следует!
21
В середине сентября выгоревшая тундра угрюмо побурела; лишь там, где раньше заморозки тронули низкие ягодники, ее оживлял красновато-коричневый оттенок.
Болотистые пастбища вокруг Волчьего Дома покрылись сетью свежих троп, проложенных идущими на юг стадами карибу, и жизненный уклад волков изменился.
Волчата покинули летнее логовище, и хотя еще не могли сопровождать Ангелину и двух самцов на большую охоту, но уже принимали участие в ближних вылазках.
Они начали познавать мир, и эти осенние месяцы были счастливейшими в их жизни.
Когда мы с Утеком возвратились домой после путешествия по центральной тундре, то обнаружили, что наша семья волков бродит широко по своему участку и проводит дни там, где увлечется охотой.
В меру своих сил и возможностей я делил с ними бродячую жизнь и безмерно наслаждаться. Комары исчезли. По ночам иногда подмораживало, но дни стояли теплые и ясные.
В один из таких ласковых, солнечных деньков я направился на север от оза, вдоль гряды холмов, которые возвышались над обширной долиной. Долина была богата кормами и служила оленям излюбленной магистралью, ведущей на юг.
На белесом небе тучей сажи висели вороньи стаи, сопровождающие стада оленей. Выводки тундрянок-куропаток кричали в зарослях стелющегося кустарника. Стайки морянок, готовых к дальнему перелету, бороздили озерца тундры.
В долине подо мной медленно катился поток карибу — стадо за стадом. Продолжая пастись, они безумно двигались на юг: их направлял инстинкт, более древний, чем наши познания.
В нескольких километрах от оза, где находилось волчье логово, мне посчастливилось найти нишу на вершине утеса, и я устроился весьма удобно: спиной уперся в шероховатую, нагретую солнцем скалу, колени подтянул к подбородку и навел бинокль на живой поток в низу в надежде увидеть волков.
И я не обманулся в своих ожиданиях. Около полудня на гребне поперечной гряды, чуть к северу от меня, появились два волка. Через некоторое время к ним присоединились еще два взрослых волка и четверо волчат. После обычного ритуала — прыжков, взаимного обнюхивания и помахивания хвостами, большинство волков улеглось, но некоторые продолжали сидеть и лениво наблюдали за оленями, которые двигались по обеим сторонам долины, в нескольких сотнях шагов от волков.
Я сразу узнал Ангелину и Георга. Что же касается другой пары волков, то один из них смахивал на дядюшку Альберта, а другого — стройного темно-серого зверя — мне прежде не доводилось встречать. Я так и не узнал, кто он и откуда, но до конца моего пребывания в тундре он неизменно оставался в стае.
Среди волков, точнее, среди всего живого вокруг, включая оленей и меня самого, только Георг проявлял некоторую активность. В то время как остальные блаженно грелись на солнышке, Георг неугомонно сновал взад-вперед по гребню хребта. Разок-другой он останавливался перед Ангелиной, но та не обращала на него никакого внимания и только лениво помахивала хвостом.
Сквозь дремоту я заметил, как на склон гряды, где отдыхали волки, поднялась важенка — очевидно, наткнулась на участок, густо поросший лишайником. Она, несомненно, видела волков, но продолжала двигаться в их направлении и вскоре оказалась метрах в двадцати от одного из волчат. Волчонок, внимательно следивший за ней, поднялся на ноги и, к моему великому удовольствию, стыдливо оглянулся через плечо на остальных волков, а затем, повернувшись, пополз к ним с поджатым хвостом.
Даже Георг, этот матерый хищник, который медленно приближался к важенке, вытянув нос принюхиваясь, не смог нарушить ее безмятежного спокойствия. И только когда он, оскорбленные в своих лучших чувствах, сделал ложный выпад в ее сторону, важенка высоко вскинула голову, повернулась на задних ногах и галопом помчалась в долину — скорее возмущенная, нежели испуганная.
Время шло, живой поток продолжал двигаться, и я уже потерял всякую надежду на захватывающее зрелище — видимо, придется удовлетвориться коротенькой интермедией, разыгранной между волком и важенкой; очевидно, волки сыты и наслаждаются послеобеденной сиестой. Но я ошибся — Георг что-то задумал.