Не кричи: «Волки!»
Шрифт:
Я побежал через тундру к логову и был от него примерно в километре, как вдруг позади послышался громоподобный рев. Это было так неожиданно, что я невольно бросился на мох. «Норсмен» пролетел надо мной в каких-нибудь пятнадцати метрах от земли! Самолет весело качнул крыльями, посылая прощальный привет, и взмыл над гребнем волчьего оза, подняв пропеллером целое облако песка. Я поднялся, стараясь унять сердцебиение, и недобрым словом помянул весельчака.
На песчаном валу, у логова, как я и ожидал, волков не оказалось (да и не могло быть после трюка, выкинутого пилотом!). У входа в нору я снял толстые штаны, китель и свитер, взял электрический фонарик (батарейки в нем почти окончательно сели), а также мерную ленту и с трудом полез вниз по узкому наклонному туннелю. Фонарик горел так тускло, что при его красноватом свете едва можно было различить цифры на мерной ленте. Я прополз меньше трех метров, опускаясь под углом в сорок пять градусов. Рот и глаза наполнились песком, и я начал страдать от приступа клаустрофобии, так как проход едва вмещал меня.
На трехметровой отметке ход круто повернул под прямым углом влево. Я направил фонарик в новом направлении и нажал кнопку. Под тусклым лучом впереди во мраке вспыхнули четыре зеленых огонька.
При виде их я буквально застыл на месте а в голове забилась страшная мысль; в логове, помимо меня, находятся по крайней мере два волка!
И хотя, казалось, я был весьма близко знаком с волчьим семейством, в сложившейся ситуации бессмысленные, но, увы, прочно укоренившиеся предрассудки решительно взяли верх над разумом и опытом. Короче я так испугался, что просто остолбенел. Оружия при мне не было, кроме того, в этой тесной темнице я мог действовать только одной рукой, чтобы отразить нападение. А что волки должны напасть, у меня сомнений не вызывало, ведь даже суслик яростно защищаться, когда его прижмут в угол норы.
Волки даже не заворчали.
Если бы не две пары неярко горящих глаз, можно было подумать, что их тут вовсе нет.
Состояние временного паралича начало проходить, и, несмотря на холодный день, я весь покрылся потом. В порыве безрассудной храбрости я сунул фонарик как можно дальше вперед, насколько позволяла рука.
Света едва хватило, чтобы я мог узнать Ангелину и одного из волчат. Они тесно прижались к задней стенке логова и сидели неподвижно, точно мертвые.
К этому времени я вышел из шокового состояния, и инстинкт самосохранения вступил в силу. С быстротой, на какую только был способен, я пополз обратно, вверх по наклонному ходу, все время ожидая, что волки меня схватят. Но мне удалось благополучно добраться да выхода и выкарабкаться наружу, а волки все еще не подавали ни малейших признаков жизни.
Я сел на камень, трясущимися руками достал сигарету и закурил — как бы доказывая самому себе, что раз я курю, значит, не трушу. И тут меня охватила слепая ярость. Ей-богу, будь у меня винтовка, я мог бы поддаться животному инстинкту и убить обоих волков!
Сигарета догорела. С севера, где мрачнело свинцовое небо, подул ветер. Меня снова затрясло, на сей раз от холода, и не от злости. Гнев прошел, и я попытался в нем разобраться. Да, моя ярость была вызвана обидой, родившейся из страха: обидой на зверей, которые возбудили во мне неприкрытый ужас и тем самым нестерпимо оскорбили мое человеческое достоинство.
Но подумать только, как быстро я все забыл, с какой готовностью отрекся от того, что за лето жизнь с волками позволила узнать о них….. и о себе самом! Я подумал об Ангелине и волчонке, прижавшихся друг к другу в глубине логова, где они искали убежища от грохота самолета, и мне стало стыдно.
Где-то на востоке завыл волк, негромко, вопрошающе. Я сразу узнал голос, слышанный много-много раз. Это Георг взывал в пустыне и ждал ответа от исчезнувших близких. Но для меня голос зверя говорил об утерянном мире, который некогда был и нашим, пока мы, люди, не выбрали иной путь; чтобы в конечном итоге быть изгнанным самим собой.