(не)любимый препод
Шрифт:
Перед глазами оживает Егор, и я сама. Сына Аверина нельзя обвинить в серьезном отношении к девушкам, три девицы за неделю — его стабильность. В конце этого лета все вернулись, кто с отдыха, кто из родного дома в общагу и мы собрались группой перед началом учебы. Играли в фанты, пили много пива из пластиковых стаканчиков, ноль забот и легкость — всё, как на студенческой вечеринке.
В тот день Егор привел меня в клуб. А вечером мы бросили одногрупников и оказались в его машине. Он вряд ли понял, что он первый. Я не сказала, и не кричала
Утром мне стало очень сильно стыдно. Вечером Егор написал "может, повторим?", а я не ответила. Через пару дней пришел сентябрь и мы сделали вид, что ничего не было. То есть я сделала, а он с чего-то решил, что отныне мы враги.
И теперь интеллект тревожат грязные мысли. Смотрю на Маришеньку, и она ведь от апатии далека бесконечно, их обоих штырят те незамысловатые повторяющиеся движения. Аверин почти душит ее и бусами этими, и своей дубиной, что пихает ей в горло, а она мычит, сжимает его брюки, но остается на коленях перед ним.
И если это и есть секс во всей красе, то что тогда было у меня?
— Крис, если ты сию секунду не метнешься в релакс, я тебя убью, — на весь коридор орет моя рация.
Сердце едва не выпрыгивает. Смотрю на экран смартфона.
Там Алекс вздрагивает, поднимает голову и пялится прямо в камеру. Маришенька хрипит. Натянутая в его руках нитка трещит, лопается, на пол сыпятся белые бусины. Он сдирает презерватив, укладывает беспорядки в штанах, застегивает ширинку, толкает в сторону женщину, срывается с места и…
Скользит на рассыпанном жемчуге, падает, матерится.
Я выхожу из ступора, все так медленно. Медленно нажимаю на стоп, сохраняю. Неудачно вышло, что теперь делать-то?
И вдруг встречаюсь с ним взглядами. Не через телефон, будто он далеко, а прям тут, вживую, и это неисчерпаемое бешенство на его лице придает мне ускорения.
Хлопаю дверью, и выпущенной к звездам ракетой несусь по коридору.
Налетаю на какую-то парочку, даже не извиняюсь, слышу, как позади снова хлопает дверь. Хватаюсь за перила и, перепрыгивая через ступеньки, лечу вниз.
На полторашке между этажами кидаю телефон в белый горшок с драценой, смартфон прячется под длинными острыми листьями.
Я попискиваю.
Вот это влипла.
Всегда так кичилась своей сообразительностью, и что в перебор не скатываюсь, лавирую на грани.
Хожу по краю.
На острие ножа.
Довыпендривалась.
Надо было просто уматывать, когда он уволил.
Бегу через синий зал, и меня колотит от страха. Боюсь обернуться, увидеть, что он догоняет, кажется, что он меня на месте прибьет. Врываюсь в комнату персонала, с размаху падаю на дверь, закрываю, но к моему ужасу в щель между косяком протискивается мужская блестящая туфля.
Мама, папа, прощайте.
Дверь с треском ударяется об стену.
Он
Пауза.
Рукава его рубашки закатаны, узел парчового модного галстука расслаблен, и ткань болтается у меня перед носом, мелькая дурацким узором, напоминающим козырный фон для снимков — выцветший настенный палас.
— Телефон. Сюда.
Говорит еле слышно, шепотом. От него несет спиртным. Слабый запах ирисок, банана и лекарств — почтенный сэр налакался пиратского рома с карибского побережья выдержкой в дюжину лет. Мрачнее не придумаешь. Спорить с пьяными, особенно, когда они и трезвые адекватом не блещут — самоубийство. Но я все же набираю в грудь смелости и тоже шепчу:
— Телефон в надежном месте.
Аверин шумно выдыхает. Смотрит на часы. Дергает бороду — раз, два, три, четыре…Провожаю глазами его пальцы в картинках. Опять. Что происходит? Это какой-то ритуал?
— Твою ж мать, Абрамова! — он пинает кресло. — Зараза. Откуда ты выползла? Чёрт, щас сорвусь, — выпрямляется. Трясущейся рукой вытряхивает из кармана какие-то таблетки. Высыпает на ладонь сразу две. Вижу, как тяжело вздымается под рубашкой грудная клетка, рискую, но смотрю выше, в его бледное лицо и черные глаза с нездоровым блеском. Рискую еще раз и открываю рот.
— Александр Алескандрович, мы, наверное, неправильно друг друга поняли, — голос сипит, я откашливаюсь. — Я не собираюсь никуда выкладывать то видео. Это не шантаж.
Он трет веки. Лоб. Так же хрипло говорит:
— А что это, Кристина.
— Вы сами сегодня в институте задали мне продумать манипулятивную стратегию. Помните? — он не спорит, я осторожно встаю с кресла. — Вот, я выбрала тему. Преподаватель по медиа тире владелец свингер-клуба. Что скажет ректор. Или наши гости. Маришенька, допустим. Гипотетически.
Аверин смотрит на меня несколько секунд, переваривает. Переварил. Делает шаг вперед, и я плюхаюсь обратно на стул. Страсти-мордасти, ему бы автомат Томпсона подмыхой и готов новый Аль Капоне.
Король преступного мира, смерть моя.
— Чего вы хотите, Кристина? — спрашивает он вкрадчиво, наклоняясь ко мне.
— А вы? — с трудом сдерживаюсь, чтобы не отвести глаз. Иду в атаку, — уволили, не дали даже шанса показать, как я работаю. Я хороший сотрудник, за те три месяца, что я здесь, вдвое увеличилось число гостей, решившихся на зеленый браслет, — вываливаю козырь. — И ведь людей, готовых на всё, всегда мало.
Он молчит. Злость испаряется, и на его лице мелькает одобрение, знаю это выражение, оно появляется на парах, когда ему нравятся мои ответы, и я мысленно пою гимн своей болтливости, спасибо, спасибо, спасибо тебе, длинный язык.