Не мир, но меч! Русский лазутчик в Золотой Орде
Шрифт:
— Понимаю…
…Пришла весна, и страшный мор вспыхнул с новой силою. Вновь княжество слабело день ото дня, теряя ратную силу, бояр, ремесленников, смердов. Вновь монахи и добровольно вставшие на стезю могильщиков горожане собирали трупы, рыли общие могилы, отпевали. Порядок в Москве сохранялся, не переступали живые через усопших, не источали зловоние черные тела в домах и во дворах. Многие из тех мужественных людей не пережили лета 1353 года, но им на смену вставали другие, словно показывая тем самым, что сильна духом Залесная Русь, что готова к новым подвигам и грядущему полю Куликову…
Жрец Велеса будто глядел в воду,
Симон не уходил с московских улиц до конца лета. Одним утром, покинув обитель и завидев группу горожан, начавших убирать сгинувших за ночь, он нагнулся рядом с рослым плечистым боярином, беря мертвяка за ноги. Боярин глянул на помощника и вдруг произнес:
— Андрей?! Живой?!
Инок также поднял глаза и не удивился, признав рядом с собою самого тысяцкого Москвы.
— Живой я, Василий Протасьевич.
— Тогда понесли. Вишь ты, целую семью за одну ночь прибрала, окаянная!
Они уложили покойного на телегу. Боярин Василий вдруг взял монаха за руку:
— Князь Симеон умер, ведаешь ли?
— Ведаю, боярин.
— Ты прости меня, Андрей, за все прошлые грехи мои перед тобою, вольные или невольные. Не всегда к тебе справедлив был, прости! Бог один знает, свидимся ли еще.
— Прости и ты меня, боярин!..
…Отважный тысяцкий словно предчувствовал свою судьбу. Уже начал вновь тишать мор, на этот раз уже бесповоротно, когда почувствовал он, как набухают на теле узлы. Смерть принял Василий Протасьевич достойно, до последней минуты сожалея лишь о том, что не сможет более поддерживать младшего сына Калиты, Ивана Ивановича, в многотрудном искусстве управления городом и княжеством…
…Настоятель Богоявленского монастыря велел призвать к себе инока Симона. Когда тот вошел в палату игумена и принял благословение, настоятель вопросил:
— Весною говорил ты мне, брат Симон, что возжелал из стен монастыря в пустыню перебраться для подвига монашеского. Тогда воспретил я тебе, зело каждый мних в городе был нужен. Теперь мыслей своих не переменил?
— Нет, отче.
— Отец Стефан, что из Киево Печерского монастыря к нам перебрался, получил благословение митрополита Алексея на основание храма Живоначальной Троицы в диком месте на слиянии рек Молокши и Махрищи. Пойдешь с ним?
— Пойду, отче!
— Тогда благословляю тебя, брат Симон! Неси свой крест достойно и далее!
Эпилог
Субботняя вечерняя служба в Троицкой обители закончилась, иноки разошлись по своим кельям. Игумен Сергий зашел в алтарь построенного его собственными руками Свято-Троицкого храма. Неожиданно он услышал резкий голос своего кровного старшего брата Стефана, за что-то отчитывающего канонарха. Сергий прислушался.
— Кто дал тебе эту книгу?! — с явной злостью в голосе вопрошал Стефан.
— Игумен, — робко ответил тот. — Отец Сергий…
— Кто здесь игумен? Тебе разве не ведомо, что я первый основал это место, что я старший в роду, что я возглавлял Богоявленский монастырь и был духовником самого великого князя Симеона? Для всех здесь настоятель только я, запомни!
Сергий не стал слушать дальше из опасения, что Стефан или канонарх зайдут в алтарь и заметят его присутствие. Он отошел в темный неосвещенный угол, присел на скамью и надолго задумался.
Игуменом Троицкой обители он согласился стать по настоянию митрополита Алексея и по просьбе всей братии. Тогда Стефан, пусть не вполне охотно, но признал его старшинство. Монастырь развивался, привлекая на свои земли хлебопашцев, его иноков стали все чаще одаривать бояре и купцы. Казалось, жизнь в нем катилась вполне благополучно. Казалось…
Совсем недавно с благословления Константинополя и Московского митрополита Сергий стал вводить в монастыре новый устав — кеновийный или общинножительский. До этого на Руси любой, пожелавший получить постриг, поселялся в монастыре со своим собственным имуществом. Он питался в своей келье, проводил время вне служб так, как находил нужным, мог приобретать лично себе в миру то, что считал нужным, тратя свои собственные деньги. Новый же устав требовал от иноков совместного труда, совместного проживания, совместного имущества. Сергий считал, что монах не должен погрязать в неге, всю жизнь свою, все свободное время посвящая службе Господу и трудам на благо обители. Он не допускал сбора милостыней, принимая лишь добровольные приношения прихожан. Такая строгая жизнь в Троицкой обители, уже ставшей известной далеко за пределами радонежских земель, понравилась немногим. Часть старцев желала быть известными, но не хотела ломать старый уклад своей жизни. Во главе наметившегося раскола оказался Стефан.
Да, он пришел на Маковецкую гору вместе с братом, да, он тоже рубил и первую келью, и первую маленькую церквушку. Но Стефан не выдержал долго жизни в лесу и покинул свое детище, перебравшись в Москву. А Сергий жил один долгие годы, служа службы, выпекая хлеб, заготавливая дрова, дружа с медведем. Именно к нему потянулись первые иноки, возжелавшие пустыню миру. Теперь же Стефан, вынужденный покинуть высокий сан духовника великого князя, захотел главенствовать здесь!..
«Что ж, буду начинать все сначала! Не допущу злобы на ближних своих! Новая пустынь, новый храм, новые люди. Но теперь это будут те, кто изначально решится жить по неведомому ранее на Руси уставу. Кто поверит, что именно в беззаветной службе Господу и кроется духовное спасение и возрождение Русской земли. А потому…»
Сергий встал и, как был в служебном облачении, покинул церковь. Незаметно взял с собою свою секиру, коей построил уже не одно строение, немного хлеба и верхнюю одежду. Подошел к монастырским воротам, обернулся, перекрестился и шагнул в темноту.
Он шел лесною тропкою в сторону, противоположную от Москвы. Ярко светила луна, загадочно тянули свои мохнатые лапы ели, сосны слегка покачивали невидимыми с земли верхушками. Сергий умел и любил ходить пешком, он никогда не пользовался санями, телегой или лошадью. Коль требовалось оказаться в Москве, он надевал лыжи зимой или подвязывал крепкие лапти летом, забрасывал за спину легкий мешок со снедью и шел напрямки, обгоняя порою посланных за ним верхоконных гонцов.