Не могу без тебя
Шрифт:
С ней это произошло или не с ней? Она не побоялась выложить всё, что знала. И нет страха. Есть усталость, такая, какая бывает после ночи дежурства. Значит, Галина, оставив открытым кабинет и драгоценный шкаф, каким-то странным образом хотела погубить Альберта! Неужели она думала, что он стащит её наркотики? А попался Чиж!
Тоже непонятно, как это вышло. Почему Чиж отравился?
2
Чижова перевели в палату. Он уже вставал и снова ходил из конца в конец коридора. Ходил не так быстро, как раньше, до отравления, на это сил не было, ходил не торопясь, на неверных ногах.
Марья подошла к нему, попросила:
— Вы не можете уделить мне несколько минут?
Они вышли на лестницу, спустились на пролёт. Вряд ли Галина сунется сюда.
— Прошу вас, расскажите следователю всё честно, иначе вы погубите Альберта Марковича, — попросила она. — Вы не знаете ситуации, Галина нарочно оставила открытыми наркотики. Должен был дежурить Альберт Маркович. Понимаете? Это провокация, она хотела погубить его! Сама взяла бы, а его обвинила бы в исчезновении наркотиков.
— Ещё раз.
— Что — «ещё раз»?
Красивыми глазами смотрел на неё Чижов, мучительно старался понять, чего она хочет от него.
— Ваше отравление не только вас касается, — торопливо говорила Марья. — Альберта Марковича могут посадить в тюрьму, если Галина докажет, что он виноват в вашем самоубийстве. Он толкнул вас к самоубийству. Он плохо лечил вас. Понимаете?
— Кто?
— Альберт Маркович.
— При чём тут он? — удивился Чижов. И вдруг понял: — Как же так? Я не хотел подводить его. Понимаете, я вошёл в кабинет. Сначала, в самом деле, думал лишь о таблетке. Скорее уснуть, больше не надо ничего, но тут я увидел телефон. Не автомат — при всех, телефон. Не по автомату, по телефону, — повторил он, — я мог побыть с женой наедине. Я сразу забыл наказы Альберта Марковича. Какая воля! Нет ни воли, ни гордости, ни уважения к себе, только телефон. Я не звонил две недели. С моей стороны это подвиг. Я думал, она соскучилась, думал, она удивляется, почему не звоню. Думал, она оценила мою любовь к ней. Без памяти, видя только её, набрал номер. — Чижов задохнулся, замолчал. — А она… она сказала, чтобы я не возвращался. Сказала: «У меня будет ребёнок, не от тебя, слава богу! Мне нужен развод, — сказала. — Немедленно, как выйдешь из больницы!» Она сказала… — Чижов снова задохнулся и на одном дыхании выпалил: — «Будешь мешать, задержишь развод, помещу в психушку. Уже подготовила почву: есть свидетели, есть врачи. С психушкой я сразу становлюсь свободная!» — Чижов замолчал. Казалось, он умрёт прямо сейчас, прямо у неё на глазах.
— Глупец! — воскликнула невольно Марья. От удивления Чижов дёрнулся, мгновенно к лицу прилила краска, исчезла обречённость смертника.
— Простите, кто — «глупец»?
— Вы! — возбуждённо сказала Марья. — Зависеть от такой преступной женщины! Любить такое ничтожество! Умирать из-за… — Чижов захохотал. Это было до того неожиданно, что Марья спросила растерянно: — Что с вами?
Наконец он отсмеялся.
— Контраст?! Понимаете? Я ворую наркотики. Я — умный. Я не стал ничего пить там, в кабинете, хотя в кабинете есть графин с водой и стакан. Я решил как? Неприлично, если упаду по дороге. Шум. Паника. Меня сразу промоют, и всё. А мне надо, чтобы впиталось в кровь, чтобы без возвращения, без игры.
— Почему контраст?
— Очень просто. У меня драма. Я рву с жизнью, набиваю карман наркотиками, крадусь к кровати, устраиваю смерть по всем правилам, а вы — «глупец», «преступная», «ничтожество»! В самом деле, мелок повод. Люди умирали за идею, за родину, а я — из-за неразделённой любви к стерве! — В глазах Чижова прыгали весёлые огненные точки, никакой трагедии не было в его глазах сейчас. — Вы правы, Маша, в высшей степени глупо умирать из-за ничтожества, освобождать площадь, помогать ей устраивать жизнь, поддаваться на шантаж. О какой любви тут может идти речь?!
Теперь засмеялась Марья.
— Я советую вам выставить её из вашей квартиры, пусть катится куда хочет. Раз уж вы родились второй раз, поживите в своё удовольствие.
— Маша, а вы любили когда-нибудь? — спросил Чижов. Словно это не он хохотал только что, словно не он очнулся, наконец, к жизни. — Вы знаете, это странное чувство: тебя несёт куда-то! Ты слеп, глух, видишь только любимую, всё прощаешь! — Мрачный взгляд исподлобья.
Она не успела испугаться чёрной пропасти, в которую снова ухнул Чижов, как он спросил спокойным голосом:
— А может, я её выдумал, любовь-то? Бывают люди с воображением и без. Ещё в детстве я играл в такую игру. Представлю себе заколдованный лес. Или Бабу Ягу. Или бурю в море и что я тону. Верите, я переставал дышать, как бы захлёбываясь, я синел. Мама боялась, что я от своего воображения на самом деле умру.
— Где ваша мама? — спросила Марья.
— Мама? — Чижов внимательно посмотрел на Марью, будто спрашивая, в самом ли деле её интересует этот вопрос. — Мама вышла замуж во Францию.
— Навсегда уехала? — с ужасом спросила Марья.
— Зачем же «навсегда»? Приезжает сюда. Раз в год. Навезёт мне тряпок, думает, выполнила долг. А зачем мне тряпки?
— А вы можете уехать во Францию к ней? — спросила Марья.
— Зачем?
— Жить. С мамой вам будет хорошо…
Собственно, что она несёт такое? Разве может она приехать жить к отцу?!
— Вот вы где воркуете?! — Они не услышали стука Галининых каблуков. А может, та нарочно шла на цыпочках, чтобы подслушать, о чём они говорят. — Чижов, вас вызывает следователь! — громко сказала Галина и ненавистно ей: — Развела, Рокотова, мышиную возню. Довольна?
Бедная Галина. Это в первый раз Марья пожалела её. Галина ни к чему не успела подготовиться. Ни бриллианты снять не успела, ни о «мёртвых душах» не вспомнила, какие там «мёртвые души», когда речь идёт о наркотиках?! Рыла Галина яму Альберту, а попала в неё сама. Не успела и людей обработать — все говорили, как есть: правду. Даже робкая Сиверовна рассталась с половой тряпкой, перекрестилась, сняла платок. Волосы у неё оказались не старые, не седые — льняные, как налитая пшеница, коротко стриженные, пушистые, они омолодили Сиверовну лет на двадцать. И чёрные бусины-глаза на фоне молодых волос — дерзкие!
— Пойду говорить с властью, подыму голос, — сказала Сиверовна Марье. — Нешто я вовсе не человек?
Что говорила тихая Сиверовна, осталось неизвестным, только вышла она оттуда довольная, платка не надела, мимо Галины прошла, как мимо пёстрой витрины, без интереса — бутафория.
Домой они шли пешком.
Снега не было. Было холодно, ветер позванивал стужей в ушах, неприятно скрипел под ногами снег.
Аллея Ленинского проспекта — их дорога, они любят идти по ней.