Не могу-у
Шрифт:
А тот, из-за кого разгорелся весь этот сыр-бор, уткнулся опять головой в столик и слабо, обморочно постанывал - на исходе, казалось, последнего духа.
Товарищ мой слушал-слушал, думал-думал и поднялся. Он решил внять совету верзилы.
– Работает сейчас ресторан, не знаете?
– спросил он.
– Ступай, ступай, милок. Че другое, а эта завсегда в работе,- съязвила старуха с вольного воздуха.- Только свистни - все запоры падают. Коров, свиней не напоят, а для мужиков поилка денно и нощно, в любую непогодь бежит. Не сумлевайся.- Вредная, видно, была старуха, добавила: - Тебе, поди-ка, и самому невтерпеж.
Олег вернулся с бутылкой портвейна. Люди к этому времени разошлись, только верзила, чувствующий ответственность за совет, сидел вместе со мной возле несчастного.
– Может, обойдется, не надо?
– спросил его Олег.
– Глядите сами,- пожал плечами верзила.- Я бы дал. Ишь, он дышит как. Нехорошо дышит. Хмель, он, конечно, потом свое стребует, но пускай маленько передохнет мужик. Сразу обрывать опасно, я знаю. Ему бы теперь потихоньку на тормозах спускать.
На этот раз долго расталкивать мужика не пришлось - наверно, он слышал наши приготов-ления. Он поднял голову и, увидев поставленный перед ним стакан с вином, долго и строго смотрел на него, словно что-то вспоминая, потом обвел нас донельзя угнетенным, измученным взглядом и, зажав в руках стакан, отвернулся к окну. Вагон потряхивало; слышно было, как стекло бьется о зубы. Он пил долго, как и все дошедшие до предела люди этого сорта, маленькими, осторожными глотками, раздирая спекшееся горло. Выпил, поставил стакан, с трудом отцепил руки и прохрипел:
– Еще.
– Погоди, не гони,- остановил его верзила.- Поглядим на тебя. Послушаем, что скажешь.
Мужик замер, прислушиваясь к себе, и что-то услышал - сморщился и взялся растирать грудь.
– Достало?
– спросил верзила.
– Нет.
– Давно это... в вираж вошел?
– Не знаю. Не помню.- Он говорил с трудом, хрипло и натужно, у него и слова выходили как обугленные. Голова его норовила упасть, он рывками встряхивал ее и задирал, показывая короткую, скрученную толсто и мощно, мускулистую грязную шею.
– Сам-то откуда будешь, из каких краев?
– Из Москвы.
– Ой, трекало! Ой, трекало!
– всплеснула руками вышедшая опять на разговор вольная старуха.- Ты уж ври, да не завирайся. Станут в Москве таких держать!
– А кто его там держит?
– отозвался из соседнего закутка чей-то голос.- Мы с вами не в метро по белокаменной едем.
– Всю биографию рисовать?
– спросил мужик - в нем, похоже, начал продираться свой голос - и покосился на бутылку в руках у Олега.
– Налей,- позволил верзила.- Сердится - в пользу, стало быть, пошло. Только не полный, хватит ему половины.
Олег налил полстакана. Мужик выпил на этот раз попроворней, в глазах у него появился острый блеск. Чтобы не оставлять ему надежду, мы разлили остатки портвейна в три принесенные ребятишками посудины и тоже выпили. За здоровье москвича. Он посмотрел на нас проснувшими-ся крохами вялого любопытства, но все в нем еще было тяжелым, малоподвижным и закаменев-шим, и он никак не отозвался на наш тост.
– Как звать-то тебя?
– продолжал допытываться верзила.
– Герольд.
– Как?
– Герольд.- Мужик закашлялся над собственным именем.
– Не русский, что ли?
– Русский.
– А пошто так зовут?
– Откуда я знаю? Отец с матерью назвали.
– Кажется, это скандинавское имя,- предположил мой товарищ.
Верзила подумал:
– Ты, мужик, с таким имечком, однако, не за свое ремесло принялся. Тебе соответствовать надо. А вправду русский?
– А что ты - по роже не видишь?
– Господи!
– тяжело вздохнула старуха.- Кого только не увидишь! С кем только не стакнешься! И чего ты мне на добрых людей не дашь поглядеть?!
– И давно ты, герой, или как там тебя, бичуешь?
– не отставал верзила.
Мужик не ответил, занятый чем-то в себе, каким-то происходящим внутри опасным движением.
– Баба-то есть?
– спросила старуха и, когда он и на этот раз не отозвался, уверенно сама себе сказала: - Выгнала. Кто, какая дура с этаким обормотом жить станет?!
– Выгнала, выгнала,- со злостью подтвердил мужик и добавил: - И сама спилась.
И так он это произнес, что ясно стало: правда, чистая правда.
– Вот те раз!
– ахнула старуха.- А ребятишки? Ребятишки есть?
– Есть сын. И он сопьется.
– А вот это ты врешь,- возразил верзила.- Не сопьется.
– Сопьется.
– Врешь!
– грохнул голосом верзила.- Ты что это, герой, плетешь?! Врешь! Ты спился, я сопьюсь, а им нельзя!
– Он выкинул руку в сторону ребятишек, которые, ничему не удивляясь и ничего не пугаясь, стояли тут же.- Им надо нашу линию выправлять. Понял ты, бичина? И никогда больше про своего сына так не говори. Понял? Кто-то должен или не должен после тебя, после нас грязь вычистить?!
На шум повыскакивали опять из всех закутков люди; укоризненно покачивала в нашу сторону головой старушка с книгой; подскочил и стал что-то частить мужчина в трико. Верзила, не понимая, как и все мы, слов, но прекрасно понимая, о чем они, смущенно и досадливо помахивал ему рукой: мол, извини и успокойся, больше не будем. Но трико не прощало и не отставало. Мужик наш, этот самый Герольд, уставившись на трепыхающееся перед его носом аккуратное брюшко, хлопал глазами и с гримасой кривил лицо.
– ...только до следующей станции,- неожиданно четко закончило трико.
– Порож-няк!
– звучно, со сластью кинул ему мужик - откуда и красоты такие взялись в этом голосе.
– Что-о?!
– Порожняк! Сворачивай в свой тупик и не бренчи. Надоел.
– Еще и оскорбления! Я долго терпел!
– Трико закрутилось, соображая, куда бежать, в какой стороне поездное начальство.
– Ты погоди, не шебутись,- пробовал его остановить верзила.
– Мы с вами вместе свиней не пасли,- был ему известный ответ, который верзила, однако, не понял и удивился.