Не может быть! (сборник)
Шрифт:
Философ, прощаясь, сказал:
— Потом вот еще что. Во всем мире любовь продается. А у вас нет. Это противно человеческой природе.
Министры неестественно засмеялись.
— Это меня тоже как-то расхолаживает к вашей идее, — сказал философ, — у вас надо на это тратить время и деньги. А у нас только деньги. Вы, господа, непременно провентилируйте этот вопрос. Человечество от этого может захворать. И это на браки крайне влияет. Прямо я на вас удивляюсь, какие вы недальновидные.
— Сэр, —
— Бросьте, мой друг. Вы неисправимый идеалист. Какой другой мир? Какие другие чувства? Люди есть люди. А впрочем, что нам толковать — и тут башмак стопчется по ноге. Пройдет немного лет, и вы в этом смысле вернетесь к нашим идеалам.
— Те люди, которые в этом смысле вернутся к вашим идеалам, — сказали мы смеясь, — те будут к вам ездить.
— Если с валютой, — сказал философ, — то отчего бы и нет. Очень рады. Только имейте в виду — этих людей будет слишком много. И я боюсь, что у вас никого не останется. Но не будем наперед загадывать. Если, повторяю, они будут с валютой, то это нас устраивает.
Министры многозначительно переглянулись.
И мы, попрощавшись, разошлись.
И я пошел прощаться с читателем.
Прощание с читателем
И вот осталось нам попрощаться с читателем, и на этом книга закроется.
Дорогие наборщики, потрудитесь еще немного — поднаберите тут еще несколько строк, чтоб мы могли любезно попрощаться с нашим дорогим читателем.
Итак, дорогие друзья, привет! Наилучшие пожелания. Кланяйтесь вашей мамаше. Пишите.
А в ответ на ваше любезное письмецо сообщаем, что живем мы ничего себе, много работаем, здоровье стало лучше, и оно укрепляется. Тут было в прошлом году мы прихворнули, но ничего, как говорится — бог миловал.
А что касается нашей дальнейшей литературной работы, то мы задумали написать еще две забавные книжонки. Одна на этот раз — из области нашей личной жизни в свете медицины и философии. Другая историческая — сатира на тупость, с эпиграфом из Кромвеля: «Меня теперь тревожат не мошенники, а тревожат дураки».
Но, конечно, мы еще не знаем, когда возьмемся за эти наши новые сочинения.
На «Возвращенную молодость» у нас ушло три года. И эту сочиняли два года без перерыва. Так что надо теперь отдохнуть и поразвлечься.
Вообще, если что-нибудь интересное мелькнет в нашей жизни, тогда мы сделаем перерыв в работе, а если нет — тогда мы вскоре приступим к первому сочинению, еще более забавному, чем это.
А эту Голубую книгу мы заканчиваем у себя на квартире, в Ленинграде, 3 июня 1935 года.
Сидим за письменным столом и пишем эти строчки. Окно открыто. Солнце. Внизу — бульвар. Играет духовой оркестр. Напротив серый дом. И там, видим, на балкон выходит женщина в лиловом платье. И она смеется, глядя на наше варварское занятие, в сущности не свойственное мужчине и человеку.
И мы смущены. И бросаем это дело.
Привет, друзья.
1934–1935
ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
Комедия в одном действии
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Горбушкин, заведующий кооперативом.
Жена Горбушкина.
Брат жены.
Бананов, перекупщик.
Сосед.
Неизвестный.
Красноармеец.
Ломовик.
Квартира Горбушкина. Стол. Картины на стене. Висячая лампа под шелковым абажуром. Горбушкин с женой сидят за самоваром. Горбушкин просматривает газету.
Горбушкин (читая). Ого… Эва как… Фу-ты, фу-ты… Ишь ты, как.
Жена. Ну, чего еще?
Горбушкин (читает). Фу-ты, фу-ты… Ого, ого, ого… Ух ты, ух ты, ух ты.
Жена. Да говори ты толком — чего еще?
Горбушкин (читает). Ухты… ух ты… М-да… Вот так да… Угу.
Жена. Ну, мне буквально дурно делается от твоего мычанья. Ну?
Горбушкин. Вот и ну — высшая мера наказания за расхищение народного имущества.
Жена. А ты-то при чем? Ты-то чего крякаешь?
Горбушкин. А я разве сказал, что я при чем? Дура какая. Вообще говорю: за расхищение — высшая мера.
Жена. А чего ты расхищаешь-то? Подумаешь! Раз в год какое-нибудь гнилье принесет и после этого газеты читать не может — ему высшая мера снится.
Горбушкин. Я вообще говорю. Вот, мол, говорю, вышел революционный декрет.
Жена. Декрет! Другие заведующие несут, несут, несут— ставить некуда.
Горбушкин. А я не несу — я, по-вашему, розы нюхаю? Дура какая. А это что? А это чего? А на тебе чего? (Глядит в газету.) Ух ты, ух ты, ух ты…
Жена. Немного домой принес — в этом пороку нету. Другие на сторону продают и то без криков газеты читают.
Горбушкин. А сахар? Сахар-то я на сторону продал? (Опять смотрит в газету.) Ух ты, ух ты, ух ты.
В передней звонок. Разговор.
Жена. К нам кто-то пришедши.