Не надо, дядя Андрей!
Шрифт:
Его интонации были такими же стальными, как в былые времена, когда он был моим опекуном. Моим дядей-извращенцем, который делал со мной все, что хотел. В основном ужасные вещи.
— Нет… — тихо ответила я.
— Да. Ты меня спасла. Спасибо тебе за это. Больше такое не повторится. Сейчас позвоню кому надо. Это ведь Алинка? Что ж, в этот раз не уйдет. Но это все. Мне нужно заново строить мою жизнь…
— Со мной! — Я приподнялась на коленях. — Со мной же!
— Нет. — Чайные глаза были холодны, а рука сжимала мои пальцы все крепче. — Ты не заметила, что без тебя я отлично жил много лет? И только твое появление дело ситуацию все хуже?
Тысячи мыслей пронеслись в моей голове. И тысяча первая осталась четким неоновым знаком.
Он прав.
Он как-то нашел единственный логичный и работающий аргумент, которым мог меня сразить.
Все его неприятности начались с меня. Все то, что привело его сюда: в грязную спальню, спившегося, сторчавшегося и умирающего. И чем чаще я появлялась, тем хуже становилась его жизнь. Я все-таки отомстила ему за то, в чем поклялась в первые дни. Я не хотела с ним жить, и я не живу. Я хотела, чтобы он страдал, и он страдает. Я ненавидела его, и теперь свободна.
— Андрей. — Я сглотнула насухую. — Это последний раз. Я больше не вернусь, если ты прогонишь меня.
— Вот и отлично, — ответил он и забрал у меня свою руку. — Борисыч, проследи, чтобы свалила.
На следующий день Борисыч прислал мне смс, что Андрей стабилен.
Я и не ожидала, что он выполнит мою просьбу. Мне казалось, что он не на моей стороне, а чуть ли не считает меня причиной такого состояния. Но то ли Андрей ему что-то рассказал, то ли он сам увидел в нашем прощании нечто большее, чем пинок под зад надоевшей шлюхе, потому что через три дня он написал, что теперь все вообще в полном порядке. Можно расслабиться, пациент вне опасности.
«Он хочет меня видеть?» — написала я, уже зная ответ.
«Нет».
Я думала, на этом все и закончится, но неожиданно еще через неделю я получила от него новое сообщение:
«Алину поймали».
«Что сделали?» — тут же заинтересовалась я. Хотелось бы поучаствовать. Выцарапать ей глаза и вырвать сердце голыми руками. Или, в конце концов, поиграть с ней Андреевыми игрушками, раз ей так понравилось!
«Не скажу».
Что ж, надеюсь, пару раз выебли и за меня.
А потом пришло еще одно, последнее сообщение:
«Андрей в норме, взял себя в руки, восстанавливается. Больше писать не буду, он попросил».
И не писал.
Я ненавижу весну. Бегущие ручьи, капель, мать-и-мачеха из-под снега и теплая вьюга вишневых лепестков всегда сулили скорые экзамены, а самые сладкие майские дни были в школе заняты так, что головы не поднять. Лето в этом смысле гораздо лучше.
Но с некоторых пор лето я ненавижу даже больше. Лето, отнявшее у меня маму…
Когда пришла весна, я прокляла все на свете.
Учиться мне было легко и половина летней сессии была закрыта досрочно. Остальное, я была уверена, я сдам, не напрягаясь. Но тревожный запах пробуждающейся земли, рвущейся из тугих почек концентрированной яркой жизнью, пробирался в мой дом как вор и крал мое спокойствие и крепкий сон.
Что-то тревожило мою замороженную душу.
Я давно забила на свидания, только ходила иногда с Корсаковым и Машей пить кофе. Легкомысленная моя подружка уже давно бросила своего прежнего кавалера, а на этих встречах они стали поглядывать друг на друга очень недвусмысленно. Ну и хорошо. Так от меня хотя бы все отстали.
Но пришедшая весна и шальные взгляды моих друзей друг на друга разбередили мне сердце. Мне начали сниться сны. Очень горячие, жаркие, невозможно жестокие сны, в которых Андрей приходил мрачный как тьма, приковывал меня к кровати лицом вниз и бил длинной плетью как там, в клубе. Но каждый жгучий удар, который я никогда не выдержала бы в реальности, во сне наполнял меня плотным горячим удовольствием, страшным, томным, по самую макушку заливал терпкой тягучей патокой. Все внутри сжималось, принимая удар за ударом словно толчки внутрь меня.
Просыпалась я мокрая с головы до ног. А между ног был вообще потоп, пальцы скользили, остро пахло моей жаждой. Я выгибалась на постели, ощущая пустоту в себе. Шла в душ, чтобы смыть пот и раз за разом заглядывалась на продолговатые флаконы шампуня. Хотелось странного.
Однажды я взяла этот флакон: широкий цилиндр с гладкой поверхностью и облизала его, надеваясь ртом на жесткие пластмассовые края. Губы треснули в уголках, и я испытала такое наслаждение от этой боли, что самой стало страшно… и волнительно.
Я еще не успела вымыть из себя избыток смазки, и тут же, не успев задуматься, поставила ногу на бортик ванной и засунула флакон в себя. Он не хотел входить, тянуло болью и дискомфортом, но я вдруг отчаянно и яростно начала заталкивать его внутрь, саму себя насилуя. Чтобы наказать.
За одиночество, за эту жажду, за попытку заменить того, кого заменить нельзя.
Внутри тянуло, перекликаясь с такой же тянущей болью в душе от стыда и унижения. До чего я докатилась!
Но покатилась дальше. Намылила пальцы и, не вынимая флакон, ввела себе в задницу, растягивая ее привычно и деловито. Вспоминая, как делала это для Андрея перед тем, как вставить себе пробку в зад. Пробок у меня не было, но был второй флакон такой же формы, от кондиционера. Он был огромный для моей узкой, забывшей член Андрея дырочки, но я хорошо постаралась, засовывая в себя два, а потом и три пальца, а потом, сразу, без перехода, втолкнула и флакон. Боль была острой и резкой, способной заставить меня очнуться.
Но вместо этого я лишь сильнее двинула рукой, засовывая глубже. Драла себя и плакала, рыдала, сгибаясь от боли и взрывного удовольствия, которое растащило меня напрочь вместе с явившимся тяжелым оргазмом.
Потом я долго лежала, свернувшись клубочком, на дне ванны. Опоздала в универ, а когда пришла, передвигалась осторожно, чувствуя такую ностальгическую боль в себе.
Но больше так никогда не делала.
Ощущение неправильности было сильнее даже удовольствия. Это должен быть другой. Совсем другой человек. Я даже знала, кто.