Не наше дело
Шрифт:
– Жил с матерью. Отца у него нет, умер не так давно от рака.
– А сам он давно этим увлекается?
– Говорят, два года. Я потому все так подробно выяснял, что переволновался за тебя, сама понимаешь. Вот и узнавал все, что возможно. На момент смерти парень был сильно накачан наркотиками.
– Жора, это точно не передозировка?
– Да точно, врач же сказал. Смерть наступила от сердечной недостаточности. Сердце у парня слабенькое было, а тут еще стрессовая ситуация… – Жора запнулся и с тревогой посмотрел на меня.
– Та-а-ак, – протянула
– Господи, Поля! – поморщился Жора. – Ты опять начинаешь? Ну сколько тебе можно объяснять – ты тут совершенно ни при чем. Кто ему виноват, что он к тебе полез? Если бы не ты, так в другой раз он вляпался бы во что-то подобное. Все равно конец один и тот же! Так что прекрати, пожалуйста, себя изводить!
Овсянников, будучи холериком, вышел из себя. Но я знала, что такие вспышки длятся у него недолго, и через пять минут он уже придет в свое обычное состояние.
– Я не извожу себя, Жора, – спокойно ответила я, когда Жора умолк и принялся вытирать платком вспотевший лоб. – Просто я хочу до конца разобраться в этой ситуации. Я чувствую вину перед этим парнем.
– Снова-здорова! – воскликнул Овсянников, хлопая себя по коленкам. – И когда ты только угомонишься, Полина? И как ты вообще собираешься разбираться? В чем разбираться_то? Ведь парня никто не убивал! Надеюсь, ты не собираешься искать тех, кто сделал его наркоманом?
– Я еще не знаю, что буду делать, – призналась я. – Но мне нужно как-то искупить свою вину. И начну я с разговора с его родителями.
– Ты ненормальная! – вздохнул Овсянников. – Я всегда это говорил. Ввязываешься черт знает во что неизвестно зачем!
– Известно! – упрямо ответила я. – Это нужно мне самой. Я не собираюсь ничего расследовать, в сущности, и расследовать-то нечего. Просто мне нужно привести в порядок свое внутреннее самочувствие.
– Поступай как знаешь, – махнул рукой Жора. – Я же знаю, что тебя все равно не переубедишь, упрямая!
Жора нахмурился и ушел в зал. Там он улегся на диван с газетой и демонстративно не обращал на меня внимания. Я знала, что долго Овсянников не выдержит, поэтому не делала попытки к сближению. Еще полчаса-час – и общительный Жорик сам привяжется ко мне с разговором.
Так оно, можно сказать, и вышло. Мы поболтали о том-о сем, ни разу за вечер больше не вернувшись к разговору о Сергее Суровцеве, хотя оба прекрасно знали, что каждый остался при своем мнении.
Наутро я как ни в чем не бывало сказала Овсянникову:
– Жора, дай мне адрес этого парня! И его родителей.
Жора отлично понял, о каком парне идет речь, но промолчал. Некоторое время он походил по квартире туда-сюда, потом все так же молча достал из кармана своего пиджака блокнот, выдернул из него чистый листочек и что-то на нем написал. Я быстро взяла его, поблагодарив Жору. Тот только плечами пожал.
В спорткомплекс мне в тот день нужно было ехать только после обеда, и я решила не тратить времени даром. Заведя «Ниссан», я отправилась к родителям Сергея.
Жили они в однокомнатной квартире на улице Чехова, что находилось довольно далеко от моего дома. На звонок открыла худенькая женщина с темными кругами под глазами. Выглядела она лет на шестьдесят, хотя, присмотревшись, я поняла, что ей на самом деле гораздо меньше. Видимо, она была убита известием о сыне.
Я вдруг почувствовала угрызения совести. Черт, совсем не подумала о том, что приперлась в довольно неподходящий момент! Ведь людям сейчас совершенно не до меня. К тому же к этому примешалось еще и какое-то чувство вины за смерть этого парня…
В самом деле, что я ей скажу? Что это ко мне залез ее сын, я его застала, потом врезала как следует… Материнская любовь все равно возьмет в ней верх над объективностью.
Ладно, все равно уже пришла. Попробую вести себя как можно мягче.
– Вы меня извините, пожалуйста, – вложив в свое обращение как можно больше вежливости, сказала я женщине. – Мне необходимо поговорить с вами насчет вашего сына…
– Ах, вы из милиции… – тихо ответила женщина. – Проходите, пожалуйста. К нам сейчас часто ходят.
Слава богу, мне не пришлось объяснять ей, кто я. Сама соврать в такой ситуации я вряд ли смогла бы.
Женщина провела меня в комнату и указала рукой на кресло. Я обратила внимание, что обстановкам в комнате была бедненькая, мебель была уже старенькая, потрепанная, Видимо, доход этой семьи был невысок. Да еще такое горе навалилось…
– Хотите чаю? – каким-то равнодушным голосом предложила женщина.
– Нет-нет, спасибо, – отказалась я. – Меня зовут Полина Андреевна.
– Суровцева Валентина Александровна, – все тем же ровным голосом представилась мать Сергея.
– Да-да… – я замялась, мысленно заставляя взять себя в руки и начать задавать нормальные, конкретные милицейские вопросы. Но так как я сама не очень хорошо сознавала причины и цели своего визита сюда – вернее, причина-то была ясна, но вот цели… – то никак не могла сообразить, с чего начать.
– Расскажите мне о Сергее, – наконец, попросила я. – Как можно подробнее. Мне может все пригодиться.
На самом деле мне ничего не могло пригодиться из ее рассказа, но я понимала, что женщине легче будет разговориться, если она начнет повествование с малозначащих деталей.
– Сережа всегда был непослушным мальчиком, – заговорила Валентина Александровна. – И в школе учился плохо, учителя на него жаловались. Отец ремнем порол – не помогало.
Она замолчала, вспоминая своего сына маленьким. Потом продолжила свой рассказ.
– На собрания меня все время вызывали, говорили, что плохо ведет он себя. Я разговаривала с ним, ругала, просила, он только молчал. У него это в характере было от рождения. Ну вот, а потом, как школу закончил, в техникум поступил. Я думала, может, наконец, за разум возьмется, ан нет. А тут еще отец умер, так он у меня совсем от рук отбился. Ничего слушать не хотел, грубил только все время. Деньги стал из дома таскать. Я говорю, что ж ты делаешь, ведь нам и так жить не на что…