Не ныряйте с незнакомых скал
Шрифт:
Я делаю отчаянные усилия…
Я делал отчаянные усилия, чтоб всплыть. Я всплыл, что-то крикнул…
Я ещё помнил какими-то урывками, как Антоха и Митяй тащили меня на берег и как мне было больно. От боли я и потерял сознание.
Видимо, то, что мои друзья тащили меня неправильно, потом пытались меня неправильно привести в чувство, усугубило моё теперешнее состояние. Больше травмировало мой спинной мозг. Но откуда мои друзья могли знать, что можно, а что нельзя?
Откуда
Наверно, то же самое, что Митяй с Антохой. Ворочал бы друга своего, поднимал бы ему голову, колотил бы его по щекам…
«Скорая» довезла меня до местной больницы. Всё это очень больно и страшно. Правда, врач «скорой» надел на меня шейный воротник. Спасибо ему… В местной больнице меня тоже поворочали немного. Потом сделали рентген и сразу же первый раз прооперировали. Слава богу, что рядовые хирурги в маленькой больничке решились на такую операцию. Так мне потом сказали в Москве. Они, эти хирурги, сумели сохранить мне то, что есть, то есть надежду на восстановление. Они освободили, насколько могли, спинной мозг от сдавливания.
Когда я очнулся, мама уже сидела рядом со мной.
Дальше нам с ней предстояла транспортировка в Москву и повторная операция. В Москве мне фиксировали шестой и седьмой шейные позвонки титановыми пластинами.
И выписали. Теперь я – немножко киборг. И полностью свободен.
Как муха в чемодане.
Свобода, блин, свобода, блин, свобода…
Глава 7
Я готовился поступать либо на юрфак, либо на экономический факультет. Я давно уже определил пятёрку среднеприличных вузов, куда могу отнести свои среднеприличные баллы по ЕГЭ. Куда-нибудь бы прошёл на бюджет.
Но пришлось мне поступить совсем в другой университет, с которого я не могу уйти по собственному желанию. Я не могу никуда перевестись и даже не могу вылететь с треском. Не могу – даже в армию.
Ох, как бы я сейчас пошёл в армию! В самый раздолбанный стройбат, в самый дальний угол России! Ну, не сейчас, а чуть позже, когда исполнится восемнадцать. Я раньше был умненьким маленьким мальчиком, и мама отдала меня в первый класс в шесть лет. В шесть с небольшим.
Всё в мире относительно. Если вас берут в армию, это совсем не значит, что вы глуповаты. Это значит, что вы – более-менее здоровы.
А как быть такому, как я?
Впрочем, выход есть. Я не раз обдумывал его, особенно сразу после выписки. Когда руки еле двигались и надежды на восстановление практически не маячило. Нажраться таблеток. Или как-то прикрепить петлю, а потом, с помощью рук, сбросить своё тело с кровати. Брр-р-р…
Нет.
Я столько раз думал об этом, но каждый раз останавливался. Нет, это не для меня. Я даже не могу сказать почему.
Потому. И всё.
Не то чтобы я, такой мужественный, решил бороться. Нет. Ничего я не решил.
Я просто… Ну…
Я вдруг понял, что за семнадцать лет моей «нормальной» жизни у меня не нашлось ни минуты, чтоб просто подумать. Я был занят!
Я делал уроки, я тусовался, я резался в комп, я ходил в клубы, я смотрел на девчонок, я выбирал лучшую. Я мечтал о байке, об автомобиле, о том, что заработаю бабла и куплю… Квартиру, например. Навороченный байк. «Лексус». Яхту. Поеду на Бали с красоткой. Я попробовал… ну, многое.
Все тусовались – и я тусовался. Все пробовали – и я пробовал.
Пятнадцать лет… Шестнадцать лет… Семнадцать лет… Это много или мало?
Это нормально. Это – зашибись, как круто. Всё впереди. Всё!
И вдруг…
Вечером – не девчонка, а мочевой катетер. Завтра – не занятия в институте, а очередная клизма. Не новый прикид, а памперс и пролежень на пояснице.
Это при том, что мозги – всё те же, память никуда не делась. Попробуй удержи крышу, чтоб не слетела напрочь!
Держи её, бедную, обеими руками, проси её: «Ну стой, бедная, стой!.. Ну не рвись!.. Ты одна у меня полноценная часть на весь мой раздолбанный организм!
Дорогая моя крыша, ты даже ещё не знаешь, что неожиданно наступило твоё время. Теперь ты можешь думать сколько хочешь. Например, ты можешь думать не о мочевом катетере и даже не о том, кто сегодня будет в ночном клубе, а о том, для чего ты и тебе подобные вообще живут на свете. А? Слабо?
Ты можешь думать не о девчонках и не о клизме, а о том, как, собственно, устроена эта самая жизнь. Каким образом в тебе уживается столько дерьма, что надо эту клизму ставить, и такие светлые… ну, скажем, сны. Скажем так, дорогая крыша, чтоб не пугать тебя излишним пафосом.
Ты можешь думать не о памперсах и пролежнях, а о том, почему одна крыша съезжает от лёгкого толчка, а другая стоит, как прибитая, в каких-то совершенно немыслимых ситуациях? И вообще, почему один человек ныряет и выныривает, а другой врезается башкой в камень? Нет, не переходя на личности! Не переходя. Речь идёт просто о причинах. О причинах и следствиях.
Ну как, дорогая крыша? Нормально я тебя загрузил? Давай думай. Старайся, дорогая, старайся. Ведь ты одна осталась неповреждённой в моём раздолбанном теле…»
Между прочим, крыша сопротивляется.
Ей очень хочется поныть и повопить, то есть идти проторённым путём. Скорее – лёгким путём. Ей хочется сжаться, стать маленькой и жалкой.
Ей очень, очень хочется хотя бы протечь, если хозяин не разрешает ей съехать.
Сказать честно, ни до чего такого разумного и важного я пока не додумался. Я просто играю сам с собой в такую игру. Она называется «Удержи крышу».
Иногда мелькает что-то. Словно за всем этим, за всеми моими вопросами проглядывает что-то. Такое… вечное и светлое.