Не обожгись цветком папоротника
Шрифт:
Тиша, наконец, принялась за работу: схватила старую плетёную корзину, накидала на дно соломы, стала сгребать поросячьи кучи и кидать их в плетушку.
— Ты не смотри, что это противно, — поясняла Тиша братишке, — это нужно на огород отнести. А ты знаешь, что, где лишняя навоза колышка, там потом лишняя хлеба коврижка. Так бабушка говорила. Я, правда, не помню, маленькая ещё была. Но матушка рассказывала.
— Ба… ба, — Айка вновь стал указывать пальцем куда-то в неопределённом направлении.
— Нет, то другая бабушка, старенькая. А я про бабушку Репку. Она почти молодая была. Ну, не совсем, конечно, молодая.
Тиша задумалась. Смутно представилось морщинистое доброе лицо бабушки. Где она теперь?
— Маменька ещё сказывала, что бабушка сейчас живёт в Нави, что она снова может родиться или у меня, или у Лана. Может у Василисы или Ярины. А баушка рассказывала, — тут Тиша понизила голос и стала почти шептать брату, — что тятенька не помог бабушке Репке Калинов мост перейти, и что она свалилась в речку Смородину, это такая речка, где вместо воды огонь. И душа её теперь неприкаянная.
Тиша тут перепуганно оглянулась и замолчала. И чего вдруг она вспомнила? Неспроста всё это.
Мир в её воображении вдруг стал особенным, глухим и словно закрытым от всего. Люди, хоть и находились неподалёку, но где-то во внешней стороне, а внутри осталась Тиша и нечто потустороннее. Ветер потрепал рубаху на спине девочки, и она еле сдержалась от крика, ей показалось, что неприкаянная бабушка своими холодными неприкаянными пальцами её трогает, моля о помощи. И лишь на границе миров стоял маленький Айка, наблюдая за сестрой. И её страхи оказались заразными. Губы мальца скривились, и он готов был вот-вот разразиться мощным рёвом.
— Дочка, ты тут не заснула? — вдруг раздался удивлённый голос Домны, и Тиша подпрыгнула от неожиданности.
Наваждение рассеялось. Тиша виновато ойкнула, подхватила плетушку с навозом и побежала удобрять огород. Домна взяла на руки Айку, поглядела в его глаза, наполненные до краёв прозрачной влагой и готовой вот-вот двумя ручейками выплеснуться на щёки.
— Что тут у вас происходит? Айка, а где баушка?
— Ба… ба…
6
— Весь наш мир — большооое яйцо. Его родила великая праматерь Живана в стародавние времена. Посерёдки куриного, к примеру, яйца — желток, а посередине того яйца — наша земля Явь. Мы живём на верхней стороне этого желтка. Звери, лес, трава тоже на этой стороне. Снизу, на исподней стороне живут души наших родичей, которые уже помёрли. Там Навь, ихний мир.
— А если вырыть большую-большую яму, можно дорыть до того мира?
— Если вырыть колодец до того мира, то его глубина будет такая, что бросишь в тот колодец камень, и будет он лететь двенадцать дней и двенадцать ночей. И только тогда попадёт в Навь. Вот такая глубокая глубина. Когда у нас день, в том мире ночь. Когда у нас ночь, у них день.
Свет от костра неровно освещал морщинистое лицо старого Добрыни. Белые волосы его мягкими волнами падали на плечи, простое берестяное очелье не давало прядям пасть на лоб. Речь его текла напевно и выразительно. Вокруг небольшого костра сидели и полулежали большие и маленькие, девицы и парни, бабы и мужики. Но, в основном, дети. Глаза их завороженно смотрели на
— А где конец нашего мира? — снова раздался писклявый голос.
Сидящие у костра с неодобрением покосились на любопытствующую худющую востроносую девицу лет одиннадцати. Нехорошо перебивать рассказывающего, тем более таким противным голосом. Но сдержались. К тому же и самим интересно послушать о конце мира. А Лябзя так и не поняла, что своей несдержанностью вызвала осуждение остальных слушателей.
Старый Добрыня словно и не заметил нарушение порядка, мирно продолжил:
— За лесами и лугами, за реками и болотами, заканчивается земля, далее простирается море-океан. А за этим океаном и находится тот мир. Да только переплыть той океан не можно. Страшные воды затопят ладью, ай, скажем, чёлн. А, если посчастливится, то дальше новая преграда. На самом краю стоит остров, на нём стеклянные горы, а на горах дворец хрустальный, усыпанный драгоценными камнями. Сиянье от того дворца на полнеба. Там живёт Кощей Бессмертный. Были смельчаки, которые отправлялись в той путь, но здесь нужна помощь немалая, сила потусторонняя, а самим не справиться.
У многих мальцов загорелись глаза на этих словах. Можно и попробовать. А что? Может, у них как раз и получится.
— А посередь того океана стоит остров Буян. На нём дерево — дуб. На дубу том растут семена всех растений, что есть на земле. Ветки того дуба достают до девятого неба, а корни уходят в подземный мир.
Добрыня помолчал. Молчали и слушатели, глядя на языки пламени, на искры, уносящиеся в небо. К первому небу.
— Деда, а зачем девять нёб?
— Каждое небо для чего-нибудь предназначено. Одно — для туч и ветров, другое для солнца, месяц ходит по своему небу, а звёзды по своему. Каждое небо предназначено для своего дела. Седьмое небо — твердь, но прозрачная, на ней держится вся небесная вода. Небесный океан.
Лябзя с некоторым опасением посмотрела вверх. Там, выше месяца и звёзд седьмое небо удерживает целые океаны воды. Ух, страшно. Как бы не рухнуло всё на её бедную голову.
— А ещё что на небе есть?
— А ещё в том небесном океане тоже есть остров, Вирием называют. На нём живут старшие звери. От них пошла вся остальная животина. И туда же уходят души зверей, когда их убивают охотники. Там, на Вирии звери дают ответ своему старшому. Лось — старшому лосю, заяц — старшому зайцу, кабан — старшому кабану, каждый отвечает по своему роду, как он был убит. И ежели случится, что пожалуется кто на охотника, что помучил зазря, тогда беда будет. А коли охотник поблагодарил зверя за шкуру, за мясо, тогда старшой отпускает своего зверя снова на землю, чтобы опять, коли надо, охотились. Такой порядок.
Мальцы запоминали этот порядок. Нельзя зверей зазря мучить. Беда будет. Какая беда? А в прошлую зиму, вспомнилось, пошёл дядька Лобатый в лес — и не вернулся. Беда случилась, всяк знает, а ещё всяк знал, что дядька Лобатый зверей обижал, видели, как зайца кнутом побил запросто так. Вот и расплата.
Внезапно один из мужчин резко вскочил на ноги и повернулся к лесу. За ним все встали. Собаки, до этого мирно дремавшие позади человеческого круга, с лаем бросились в темноту. И лишь строгих окрик хозяев заставил их вернуться.