Не остаться одному
Шрифт:
И голос Танюшки взвился к звездному небу:
– Он к нему простирает руки, На губах ощущая сладость! Он не может без этой муки — Это старая его слабость! [16]Я с завыванием потянулся – и почти тут же сверху, с носа, свесилась взлохмаченная башка Ясо, и грек торжествующе завопил:
16
Слова
– Проснулся!!!
Я засмеялся, услышав, как на корабле усилилось «звуковое оформление». Так значит, они себя вели относительно тихо, просто дожидаясь, пока я проснусь! От переполнявшего меня теплого чувства благодарности я влепил дикой силы щелбан в лоб Ясо и, вскочив, выкатился из-под лестницы кувырком через плечо.
– Ну как? – бросил я глядевшему на меня Сергею.
Тот улыбнулся:
– Да все отлично. Идем прямиком к Пацифиде!
– Черт побери! – Я взлетел на нос. – Так эта земля – Пацифида?!
– По уверениям Джерри – да, – подтвердил Сергей, – и, во всяком случае, для острова она слишком огромна – во весь горизонт!
– Второй раз ураган оказывает нам такую услугу, – заметил Басс, поднимаясь сюда же. – В прошлый раз нас одним махом донесло до Америки…
– Ну й що гэто нам дало? – ответил я фразой из анекдота. И спохватился: – А почему никто не спит?
– А потому, что все выспались, – пояснил Сергей.
Я почесал нос:
– Вообще-то я есть хочу. Ле-ен?..
– И тут же «Ле-ен?..». И сразу все меня зовут… – в каком-то песенном ритме отозвалась она из района кухни под нашими ногами, и Сергей, хихикнув, проскандировал «припев»:
– Бу-ра-ти-но-о!..
Однако уже через минуту я, сидя у основания бушприта со скрещенными ногами, поглощал жареную рыбу. Последние шесть дней горячего у нас не было, а мокрый сухпаек ужасно надоел. Кстати, надо будет перетряхнуть и просушить то, что осталось от наших запасов…
– Кавалергардов век недолог, И потому так сладок он, —напевал я, стоя возле борта и глядя чуть в сторону, за плечо:
– Труба трубит, откинут полог, А где-то слышен сабель звон. Еще рокочет голос струнный, Но командир уже в седле. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле. Течет шампанское рекою, И взор туманится слегка, И все как будто под рукою, И все как будто на века. Но, как ни сладок мир подлунный — Лежит тревога на челе. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле. Напрасно мирные забавы Продлить стараетесь, смеясь. Не раздобыть надежной славы, Покуда кровь не пролилась! Крест деревянный иль чугунный Назначен нам в грядущей мгле. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле [17] .17
Музыка И. Шварца, слова Б. Окуджавы.
Я улыбнулся в ночную звездную тьму и, повернувшись, встретился со встревоженным взглядом Танюшки. Тогда я снова улыбнулся уже ей.
– Тогда я спою тоже, – сказала она. И, не сводя с меня глаз, заставила всех замереть.
– А напоследок я скажу… А напоследок я скажу: «Прощай! Любить не обязуйся! С ума схожу – иль восхожу К высокой степени безумства?!» А напоследок я скажу… «Как ты любил – ты пригубил Погибели… Не в этом дело! Как ты любил – ты погубил, Но… погубил так неумело!..» [18]18
Музыка А. Петрова, слова Б. Ахмадулиной.
– Зачем ты это спела?! – спросил я, догнав Танюшку у кормы и схватив ее за плечо.
– Зачем ты это спел?! – яростно возразила она.
Я опустил руку:
– Прости.
Она обняла меня за шею и прижалась щекой к щеке. А я в этот момент понял, что, скорей всего, уже завтра мне придется решать, кому уходить на Пацифиду – а кому огибать ее на когге.
Я не знал, что решу. Но был уверен, что не возьму с собой Танюшку. Хотя не знал я и другого – как буду жить без нее…
Если я богат, как царь морской, Крикни только мне: «Лови блесну!» Мир подводный и надводный свой Не задумываясь выплесну… Дом хрустальный на горе – для нее, Сам, как пес бы, так и рос – в цепи… Рудники мои серебряные, Золотые мои россыпи! Если беден я, как пес, один И в дому моем – шаром кати, Ведь поможешь ты мне, господи, Не позволишь жизнь скомкати! Дом хрустальный на горе – для нее, Сам, как пес бы, так и рос – в цепи… Рудники мои серебряные, Золотые мои россыпи! Не сравнил бы я другую с тобой, Хоть казни меня, расстреливай! Посмотри, как я любуюсь тобой — Как Мадонною Рафаэлевой! Дом хрустальный на горе – для нее, Сам, как пес бы, так и рос – в цепи… Рудники мои серебряные, Золотые мои россыпи! В. ВысоцкийЙенс. Ромка. Видов. Ясо. Колька. Раде. Игорь. Олег. Димка.
И я.
Эти идут. Десять человек.
Девчонки плывут на когге. С ними Сергей, Юджин, Джерри и Анри.
Я обхватил голову, подергал волосы. Вздохнул, чертыхнулся. Мне было не по себе – не хотелось выходить на палубу и объявлять решение, потому что я предвидел волну народного возмущения. Отодвигая этот момент, я придвинул контурную карту Пацифиды.
Континент был почти круглым – конечно, берега искромсаны, но в целом похоже на круг, почти не заполненный обозначениями. И этот круг пересекал решительный штрих нашего будущего похода.
Я отпихнул карту и, встав, так же решительно вышел наружу.
Берег был метрах в трехстах от правого борта. Солнце еще только встало, его лучи падали прямо на древесную стену, и она казалась непроницаемой, сплетенной из сочной зелени. У корней деревьев клубился туман, стекая в океан густыми струями. До корабля доносились свист, шорох и потрескивание, уханье и завывание.
Все наши теснились у борта, но, услышав мои шаги, обернулись. На мне скрестились взгляды множества глаз, и я, чтобы не продлевать этого ожидания ни им, ни себе, заговорил:
– Мы добрались до Пацифиды. Те, кто пойдет на когге, обогнут материк с юга и будут ждать нас у устья большой реки, которую Лотар называл Гьелль. Остальные пойдут напрямик. Скоро сентябрь. По моим прикидкам, к началу лета следующего года они выйдут туда же, и «Большой Секрет» их подберет. На всякий случай он подождет до следующей осени. Если к следующему сентябрю никого не будет – когг уйдет…
– Олег, – тихо сказал Сергей (он не сводил с меня встревоженных глаз), – хватит, это потом… Кто идет, кто остается?
– Да. Конечно. – Я посмотрел поверх голов, но заставил себя опустить глаза. – То, что я сейчас скажу, не обсуждается. Я так решил. Это все… – Я помедлил, набрал воздуху в легкие. – Я говорю имена тех, кто идет со мной.
Лицо Таньки окаменело. Я заставил себя не вздрагивать.
– Йенс.
Лицо немца осталось непроницаемым, только в глазах что-то дрогнуло, как рвущаяся паутинка… Страх? Нет. Я вспомнил, что он последнее время часто разговаривает с Радицей, и сербиянка, окаменевшая после гибели Бориса, вроде бы оттаивает возле немца…